вернемся, и быстро оделся в коридоре.
Беда тоже натянула тонкую дубленочку и гарцевала на месте, от нетерпения пристукивая ногой. Кажется, ей все это нравилось: «ракета», «ствол» у меня под кроватью, бомж, готовый за стакан кипятка чистить от снега школьный двор, и я – впервые в жизни попробовавший ганджубаса.
«Аудюха» почему-то не открывалась. Может, замок замерз, а, может, от старости его просто заклинило? Я плюнул на неподатливый ключ, нашел проволоку, поковырялся недолго и открыл дверь.
– Эй! – засмеялась Беда. – А зачем ты повесил знак «инвалид за рулем»?!
Я посмотрел в зеркало заднего вида: на заднем стекле желтел небольшой квадрат.
– Ну-ка, отдери! – скомандовал я. Элка поковыряла знак пальцем.
– Слушай, тут без ножа никак! Серьезно прилипло! А ты какой инвалид – на голову?
Я заржал. В отличие от нее я понимал чужой юмор.
– Нет, гораздо ниже! Там, что, не написано?
– Нет! – покатилась она со смеху. – А должно быть?
– Конечно. Это ученички мои шутки шутят. Завтра зубами отдирать заставлю.
Беда плюхнулась на сиденье рядом со мной, и я мысленно поблагодарил ее за то, что она не рвется за руль. Терпеть не могу ездить пассажиром, она тоже, и это одна из причин, почему мы не можем долго находиться в одной машине.
Ключ в замок зажигания почему-то не вставлялся. Я пихал его, пихал, и так и эдак, но он, как неродной, не стыковался. Но попробуйте-ка куда-нибудь что-нибудь вставить, когда на улице минус тридцать! Я разобрал панель и отсоединил замок от блока зажигания.
– Ну, ни фига себе, техническое состояние! – покатилась со смеху Беда, глядя как я отверткой завожу машину. – А мы доедем?
– Да куда мы денемся! – заорал я, отмечая с удивлением, что движок еще горячий. Мне казалось, что я провел у Беды часа два, а в минус тридцать и за десять минут остынет все что угодно.
Мы классно ехали, уличные фонари и фары освещали зимние улицы. Кое-где уже установили новогодние елки, обвешали их гирляндами и это улучшало настроение, веселило, смешило, добавляло кайфа. Скоро Новый год, а в Сибири самый новогодний Новый год. Ну, какой может быть праздник в Марбелье? Там и так каждый день праздник.
Я догадался, почему Элка не рвалась за руль, она решила поиграть в водителя: крутила воображаемый руль, вжикала как пятилетний пацан, давила на несуществующие педали и переключала передачи.
– Слушай, – заорала она, – а где ручка скоростей?! Какого черта у тебя вдруг автомат? Ученики шутки шутят? – Она так заржала, что согнулась пополам и стукнулась головой о бардачок.
– Шутят, гады! – поддался я ее веселью, обгоняя «круизер» и подрезая «чероки».
– Вот сволочи, и руль слева направо переставили! Я думаю – где руль? А руль у тебя, блин!
Я вдруг заметил, что Элка на водительском сиденье, я – на пассажирском, но руль почему-то у меня. Я рассмеялся, ну и задам я завтра десятому «в»! Все вернут на свои места.
– А ничего твоя «селедка» бегает! С места сотню рвет. Давай, махнем не глядя! Ну, ни фига себе – кожаный салон!
– Кожаный? – удивился я.
– Ни одной дырочки! Обивка как с завода. Давай, я твоим охламонам свою тачку подгоню, пусть тюнингуют!
– Это все Вован, пакостник, из моего десятого «в»...
Молоденький, игрушечный гаишник прыгнул на дорогу и взмахнул своей смешной, фаллической штучкой в черно-белую полоску. Меня задушил приступ хохота. Ну, чего он прыгает и машет маленьким таким и полосатым? Дать ему в рыло, нет, на лапу – сотню, две; пусть не бегает, не машет, а сидит в тепле и из горла хлебает пиво.
– Тпр-рр! – скомандовала Элка, натянув какие-то поводья. – Командир голосует.
Я тормознул, поймав обочину. Включил «аварийку», но заработали почему-то дворники. Они плавно и мягко поехали по стеклу, будто им не двадцать лет и у них не старая резина. Нащупав документы в кармане, я удивился: и зачем они мне? Я здоровый, сильный, веселый пес. А зачем собаке паспорт? Тем более права.
– Гав, – сказал я.
– Мяу, – ответила Элка и, согнувшись от хохота, с треском вписалась головой в бардачок.
Я взял документы в зубы и, виляя лохматым хвостом, на четвереньках выскочил навстречу смешному парню в погонах со шлагбаумом в руке. Я поскакал к нему как к верному хозяину, который дал мне команду «апорт».
– Езжайте, товарищ инвалид, езжайте! – заорал парень и замахал мне руками. – Это я не вас тормознул!
Я поскакал обратно, отметив, что четыре лапы удобнее, чем две.
Выключив дворники, я тронулся с места.
– Нет, ну ты какой инвалид? – привязалась Беда.
– У меня блохи, – пожаловался я.
– Черт, значит и у меня тоже, – погрустнела она и левой ногой попыталась почесать за ухом.
Здорово, что охламоны переставили руль. Он не достался Элке.
Дверь сарая была открыта. Ее трепал холодный ветер, и я почувствовал, как сердце провалилось в желудок, потом ниже, ниже, и, наконец, оно запульсировало в пятках.
– Дверь открыта, – сказала Беда, будто я был инвалид по зрению.
Я вдруг остро осознал, что за меня не вступятся добрые тети из Общества защиты животных, что я не пес, а тип с подмоченной репутацией, двумя именами и чужим пистолетом под своей кроватью.
Я помчался в сарай.
Я не думал, что мое нехитрое хозяйство можно так разгромить. Самодельный шкаф был открыт и болтался на одном гвозде. Пустые банки из-под кофе, стаканы, вилки, ложки, пара тарелок валялись на полу, газета, выполнявшая роль занавески, содрана, таз почему-то на столе, умывальник сорван с крючка, ведро перевернуто и даже пианино отодвинуто от стенки. Одеяло я нашел под столом.
Я кинулся к лежаку. Доска в полу, служившая крышкой для тайника, была отодрана. Пистолета не было. «Макаров» исчез, и не было смысла искать, не завалялся ли он где-нибудь среди тарелок. Я окончательно понял, что я не собака и ближайшие лет десять буду кормить не блох, а тюремных вшей.
– Вот это шмон! – удивилась Беда. – А ты говоришь – не он. Хорошо твой бомж повеселился. Отрыл «Макаров», грохнул этого Грибанова и смылся. Черт бы побрал твое человеколюбие!
Дверь заскрипела, мы вздрогнули, но это был порыв ветра. Ветром в сарай намело снега, и это добило меня окончательно – мне показалось, что жизнь моя разгромлена, как и мое жилище.
– Телефон, – еле слышно попросил я.
– Те-ле-фон! – громко позвала Беда, и ее вопль полетел в школьный двор.
Я испугался и плотно закрыл дверь.
– Обкурилась, – цыкнул я на нее, залез к ней в карман и вытащил мобильный.
Честно говоря, я не очень хорошо понимал, что собирался сделать. Звонить в милицию и сообщать, что меня обокрал бомж, которого я поселил у себя? Причем, единственное, что он взял – это мой любимый, заряженный тремя боевыми патронами пистолет Макарова, который я незаконно храню под кроватью?
Беда смотрела на меня с любопытством.
– Ты куда? – спросила она, глядя, как я тыкаю кнопки.
– В милицию.
– Обкурился! – она попыталась вырвать телефон, но силенок у нее не хватило.
– Грачевскую! – крикнул я в трубку.
– Слушаю.
Я не ожидал, что Ритка так быстро ответит, и растерялся.
