– У меня проблемы, – выпалил я.
– Знаю, вся уголовка на ушах, – ответила Ритка. – Твой Возлюбленный уже во всем признался.
– В чем он признался? – заорал я, теряя над собой контроль.
– В убийстве Игоря Грибанова. Оружие у него нашли. Экспертизу уже сделали – отпечатки, все такое... Грибанов убит из его оружия.
– Какого оружия? – прошептал я.
– Пистолет Макарова. Глеб, какого черта ты впустил этого бандита в свой сарай?!
Черт, когда дело плохо, они никогда не путают мои имена.
– Где он сейчас?
– В «нолевке» сидит, – вздохнула Ритка. – Его привезли пару часов назад. Пока экпертиза, то, се... Минут через двадцать поведут на допрос. Глеб...
Я нажал отбой. И как послушный мальчик рассказал Беде все, что сказала мне Ритка.
– Ну, и как поживает твое человеколюбие? – ехидно спросила Беда, застилая одеялом лежак и усаживаясь на него с ногами. – Кошки на душе не скребут? Мяу?
– Гав! – рявкнул я, и она заткнулась.
Я со всего размаха плюхнулся рядом с ней, лежак качнулся, и она клацнула зубами.
– Хорошо, что мы в центре тектонической плиты, – тихонько сказала она, не в силах держать долгую паузу.
– Женька не мог убить, – я руками потер голову. Мне не хотелось выглядеть идиотом, который пригрел возле школы убийцу и я стал искать аргументы.
– Если даже он и нашел оружие, он почти ничего не видит. Один глаз заплыл, другой – щелочка. Шансов прицелиться – ноль. Как он прошел в школу? Баба Капа – цербер! Мимо гардероба незамеченным не пройдешь. В отличие от других бабушек-вахтерш она не дремлет, а бдит. При виде этого чучела Возлюбленного она подняла бы такой ор, что всем чертям тошно стало.
– Черный ход! – заумничала Беда.
– К тиру не пройти, минуя гардероб, даже через черный ход. Да пойми ты, такое сумасшедшее число совпадений не могло случиться! И пистолет-то он отыскал, и Грибанова-то рассмотрел и опознал, и в школу-то проник незамеченным – это с его-то рожей и габаритами! – и попал-то во время уроков, когда коридоры пусты, и самое главное, повстречал Грибанова одного! Грибанов отпросился с урока в туалет на минуту! Кто об этом мог знать? И потом – выстрела никто не слышал. Значит, стреляли, когда все выбежали из школы? И потом, – у меня оставался последний аргумент, – я сказал Женьке, что закрою его на замок снаружи. Не закрыл, конечно, просто пристроил замок, чтобы от меня все отстали, но он-то думал, что он закрыт! И потом, – оставался еще один маленький, никчемный аргументик, я не должен был его говорить, но я все-таки сказал, – он добрый.
Беда захохотала, как сумасшедшая, повалилась на спину, задрыгала ногами. Я разозлился на себя – ведь знал же, что нельзя этого говорить.
– Вот за что я тебя люблю, песик, так это за то, что ты веришь в добро и зло, малюя мир черно-белыми красками! А когда ты последний раз проверял оружие?
Лучше бы она книжки писала, чем травила меня своими вопросами.
– Когда? Ну, когда?
– Да не проверял я оружие! Как положил тогда при тебе, так и не проверял!
– Браво.
Я посмотрел на часы и вскочил.
– Поехали!
– Куда?
– Только Женька сможет все объяснить!
– Уж не свидание ли тебе с ним пообещали?
– Не свидание. Быстрее, времени мало!
Я за руку сдернул ее с красного одеяла. Беда упиралась своими длинными конечностями и даже попыталась меня укусить.
– Но он же признался! – заорала она.
– Будто ты не знаешь, как признаются в ментовке. Он отброс, на него навесят все, что не раскрыто за последний квартал!
– Ладно, – она перестала выкручиваться. – Только за руль сяду я.
– Валяй! – крикнул я и помчался к машине.
Движок молотил на морозе, я его не выключил, не было времени возиться с отверткой. Я заскочил слева, и все-таки сделал попытку поискать руль, но Беда уже рванула с места, в миллиметре пролетев мимо школьных ворот.
– Колхиани, шестнадцать! – крикнул я. – Женька сейчас в «нолевке» сидит. Это такой «аквариум» на первом этаже, там всех задержанных перед допросом маринуют! Потом ведут на второй этаж, там уголовный розыск. Пока Женька внизу, попытаюсь с ним поговорить. Меня вся ментовка знает, я каждую неделю туда мотаюсь по делам школы. Быстрее, пока его на допрос не увели!
Моя «селедка» понеслась как реактивный самолет. Беда была неплохим пилотом – педаль в пол, руль на себя. За окном мелькали смешные улицы, плохие фонари, дурацкие дома, прикольные машины...
Нет ничего страшнее обкуренных мозгов. Но понял это я только на следующий день.
– Приехали! – крикнула Беда у металлических ворот.
Я выскочил и помчался в здание РОВД. Дежурный мент, стоявший на входе, кивнул, узнав меня.
– Грачевская у себя, – сказал он и отвел отсутствующий взгляд.
Наверняка, все знают, что убийцу задержали в моем сарае. Стараясь не бежать, я прошел мимо стеллы в честь погибших в Чечне милиционеров, и увидел, что Женьки в «нолевке» нет. Вместо него в прозрачной будке сидел омерзительный тип с глазами, как колючая проволока. Я развернулся и рванул обратно, пробормотав на выходе: «Черт, забыл в машине...», чтобы дежурный не удивлялся, что до Грачевской я так и не дошел.
Я вышел на крыльцо. Вот, собственно, и все. Что наплетет на допросе Женька? Что нашел оружие в моем сарае? Почему тогда сразу об этом не сказал?
Я не пошел к машине. Я обогнул здание, зайдя с неосвещенной стороны. Где-то здесь был черный вход и черная лестница на второй этаж. Мы с Риткой часто выходили туда поболтать о школьных делах; она курила, а я нюхал дым, слушая ее рассуждения о детской преступности и о том, как с нею бороться.
Я нашел эту дверь, подергал, она поддалась. Спроси меня сейчас, на что я тогда рассчитывал, поднимаясь по лестнице, скажу – не знаю. Спроси об этом тогда, сказал бы – всегда нужно пытаться что-то сделать, даже когда сделать ничего нельзя. Ничего нет страшнее обкуренных мозгов. Только халатность органов, чьи запасные двери не должны быть открыты для посторонних.
На лестнице было темно и накурено. Свет едва пробивался со второго этажа, и я шел к этому свету, плотно прижимаясь спиной к стене, чтобы не было предательской тени. Добравшись до темной площадки, я замер: по коридору на меня, высоко задирая длинные ноги, шел Женька Возлюбленный. Меня умилила милая, уютная и провинциально-добрая обстановка местной милиции – Женьку вела, пристроившись сзади, юная девочка с детской припухлостью щек. Может, она и лейтенант милиции, может, и с оружием, но ведь точно в обморок грохнется, если топнуть на нее ногой. Я подумал вдруг, черт с ним, с этим Возлюбленным, ведь признался же он, что убийца, и до сих пор не сказал, что пистолет взял под моей кроватью. Пусть посидит, будет хоть крыша над головой.
Я развернулся, чтобы уйти незамеченным, но лестница вдруг качнулась под моими ногами. Она брыкнулась так, что я едва не упал. Девчонка завизжала как резаная.
– Сюда! – крикнул я Женьке, и на секунду высунувшись из темного колодца черного хода, махнул ему рукой. Женька скакнул ко мне как неуклюжий молодой жеребец, с грохотом приземлившись рядом. Лестница снова качнулась, затряслась, послышался треск, звуки открываемых дверей, шаги, и крики: «Трясет!». Таких сильных толчков в городе еще не было. Я сильно дернул Возлюбленного за руку, и мы помчались вниз. Сзади слышался топот, но я голову мог дать на отсечение – это не погоня, это эвакуация. На выходе
