навесной замок. А чего я еще хотел?
Я взвесил все за и против – расстреливать замок, или потихоньку выдавить раму? Решив, что патроны еще пригодятся, локтем ударил в раму, и она с тихим звоном плюхнулась внутрь. Собаки зашлись в новом приступе лая, но, перекрывая его, из кухни раздалось мычание. Когда я рыбкой нырнул в окошко, то думал о только том, что парень, наверное, пошутил и отправил меня в коровник. Внутри было темно, но запаха стойла не ощущалось. Я зря не снял куртку, потому что застрял в узком окошке до пояса – ноги на улице, плечи и голова в темном пространстве.
– Элка? – крикнул я негромко, пытаясь протиснуться внутрь. Опять замычали, и я признал, что коровы так не мычат. Так вполне могла мычать Элка.
– Элка! – заорал я и изо всех сил дернулся вперед.
И тут я почувствовал, что кто-то схватил меня за ноги.
Я так удивился этому обстоятельству, что даже позволил дернуть себя назад. Это был кто-то не очень сильный, потому что он практически не сдвинул меня с места. Я лягнулся, как молодой жеребец. Руки, державшие меня, разжались, что-то хрустнуло под моей ногой, застонало и отлетело со звуком плюхнувшегося мешка. Я в отчаянии дернулся и прорвался таки в этот сарай, порвав по бокам куртку.
– Элка, черт тебя побери!
Понятия не имею, что буду делать, если это не Элка. Мне показалось, что я вечность шарил по косяку в поисках выключателя. Наконец нашел плоскую кнопку, нажал и одновременно зажмурился, чтобы не сразу увидеть, что я напрасно разорил это цыганское гнездо. Вспыхнул свет через веки, и я разлепил их медленно, как в детстве, когда мне обещали, что под елкой будет подарок.
Подарок сидел на железной кровати, весь обмотанный скотчем с тщательностью, которую проявляют к грузам, которые нельзя кантовать. Под плотным слоем прозрачной ленты несомненно была Элка, и судя по выражению ее лица, она была не очень рада меня видеть. С нее не сняли очки, зато запечатали рот широким скотчем. Я подошел и дернул ленту изо всех сил. Стон слился с воплем – никогда не слышал, чтобы Элка так орала. Кожа вокруг ее губ стала ярко красного цвета, словно там долго стоял горчичник.
– Спокойно, Элка, это эпиляция. Я Дубровский, – нашел силы пошутить я.
– Только я не Машка, – огрызнулась она.
– Не Машка, – не стал я перечить, отдирая от нее метры прозрачной ленты и сворачивая ее в липкий большой рулон.
Она была в своей расстегнутой дубленке, майке, джинсах и тапках на босу ногу.
– Как ты здесь очутился?
– Это ты как здесь очутилась!
– Господи! Ты все мне испортил!
– Я?! – Я замер на секунду, потом стал заматывать ее скотчем в обратном направлении. Он плохо прилипал, но ничего, я справлюсь.
– Эй! Что ты делаешь?!
– Отыграю все назад, чтобы ничего тебе не портить! Сиди в цыганском сарае, связанная по рукам и ногам, получай свой кайф. – Я попытался заклеить ей рот.
Беда лягнула меня в колено, тапка слетела с ее ноги. Конечно, она попала в простреленную ногу. Я заорал как теленок на бойне.
– Ты чего? – удивилась Беда.
– Я?! Понимаешь, прогуливался ночью по юго-западному жилмассиву, вдруг вижу – дом красивый. Думаю, дай зайду, может, там моя Элка сидит, чаем угостит. Пока шел, пулю словил, представляешь?
– Низковато целились, – огрызнулась она, и сама стала выпутываться из липкого плена.
Я приладил ей тапочку обратно на ногу.
– Так что я тебе там испортил?
– Все!!! – заорала она. – У меня наклевывался классный материал о двух враждующих группировках, делающих деньги на наркотиках! Классный! Я бы всех умыла! Урыла! Репортаж из логова цыганского наркобарона!
– Слушай, они, что, и правда, давали тебе интервью за чашечкой чая? Здорово тебя упаковали перед угощением! Как тут все изысканно... Из ложечки поили?
– Заткнись!
– Уходим! Времени мало!
Я подскочил к окну, Беда, на плохо гнущихся ногах, заковыляла за мной.
Но вдруг дверь резко открылась, и ствол автомата указал нам на железную койку.
– А ну, не дергаться! – приказал знакомый голос старого цыгана.
Ствол принадлежал «калашу», и дергаться мне расхотелось. Элка тоже забыла про свой гонор и свое красноречие, она уселась на железную сетку как примерная девочка и потупила глазки.
В дверном проеме возник цыган. Овчинный тулуп на плечах, седая шевелюра, глаза – наверное, когда- то черные, а теперь тоже седые и жесткие. Мне не сильно хотелось проверять, хватит ли у него духу дать очередь, очень уж он привычно держал «калаш» правой рукой у бедра.
– Не дергаться, – снова сказал он и закрыл за собой дверь, словно жалея тепла этой плохо протопленной кухни. – Не дергаться! – заело его.
– Да кто дергается-то, батя? – показал я мирные намерения, подняв руки вверх. Элка, стрельнув в меня глазами, тоже задрала руки.
– Оружие есть?!
– Нет! – замотал я головой.
– Нет! – бодро подтвердила Элка. Бывают редкие моменты в жизни, когда она предпочитает мне не перечить. Только ради этого стоило постоять под дулом «калаша».
– Так все-таки вы от Кондрата, – мрачно сказал цыган.
– Нет, Яков, нет, – ласково пропела Элка.
– Банда! – заорал вдруг цыган. – Банда! Не по закону живете! Я в ваши дела лезу?! В дома ваши врываюсь? Дитям носы ломаю? – Он так затряс автоматом, что я зажмурился, ожидая очереди. Но повисла тишина, и я осторожно поинтересовался у Беды:
– Элка, это ты цыганских детей калечишь? Тогда понятно, почему тебя спеленали.
– Мы не от Кондрата, Яков, – сказала Элка тоном, о котором я мог только мечтать, когда мы жили вместе. – Никто из нас не претендует на ваше место под солнцем. Отпустите нас! Я журналист, а это – мой друг.
– Друг! – мне тоже хотелось с ней во всем соглашаться. Обыскивать он меня сейчас не будет – побоится опустить автомат.
Интересно, куда подевался научный сотрудник? Интересно, сколько в доме мужчин и оружия? Интересно, на что я рассчитывал, в одиночку штурмуя этот притон?
– Сидеть! – приказал мне цыган, и я сел рядом с Элкой на продавленную сетку. Под моим весом она опустилась практически до пола, колени оказались выше головы, и я подумал о том, что из такого положения ничего не смогу предпринять, даже если представится удобный момент.
– Значит, ты журналистка, – мрачно сказал Яков. – А это твой друг. Но это же глупость. Хочешь сказать, что приперлась на барахолку и поймала за подол Ляльку, чтобы взять у нее интервью о том, как она торгует наркотиками?
– Ну, дура я, дура! – буркнула Беда. – Вам не нужно было меня выслеживать и пихать в свой джип вместе с собакой. Мне нет дела до передела вашего гнусного рынка сбыта, я не знаю Кондрата, это не он меня заслал! Я журналист! Хотела сделать статью о... цыганской диаспоре. Как живете, обычаи. А вы меня за шиворот и в джипяру! Говорила же, – она вдруг голосом набрала обороты, – я не последний человек в городе! И меня нельзя держать взаперти сутки. Меня спохватятся! И не Кондрат за мной придет, а большие парни из ОМОНа. Много больших парней. Ваш дом окружен, сдавайтесь, – ляпнула она совсем не тем тоном, которым нужно было это сказать.
Я перестал дышать и приготовился к смерти. Яков вдруг побледнел, опустил автомат и спросил меня с укором старого человека:
– Так зачем дитям носы-то ломать? Прихожу, возле сарая лежит мой внук, кровище хлещет, нос переломан.
