почете, презираем как подельник и жалкий подпевала Маркса. За что им статуи лепить? А Ленин? Раз «Капитал» бред, что, несомненно, так и есть, то рыжий сифилитик, который бредовый «Капитал» с настойчивость идиота воплощал в жизнь, не заслуживает увековечивания. Никаких ему памятников, а Ленинград снова переименован в Санкт-Петербург. Основа основ СССР в этом мире — это «Коммунистический НЭП» товарища Сталина, редакция первая и единственная тридцать девятого года. Толковая, практичная книга, не то, что мутный и зловещий, словно «Некрономикон», «Капитал».
Я тут же проникся к этому СССР глубочайшим уважением. То, что «Капитал» чушь и идиотство, и в моем мире всем известно, но тамошние советские правители ловко притворялись, что это не так, дескать, «Капитал» вовсе не вязкий нечитабельный бред бородатого психопата, а вещь исключительно гениальная, но немножечко непонятная. При этом боссы все равно вовсю руководствовались этой макулатурой. Парадокс: что ж они там разруливали, если инструкции неврубные? Доразруливались, загнали СССР в гроб, а в этом мире нашелся умный дядя, вещи своими именами назвал.
— А мавзолей Ленина? — спросил я.
— Мавзолей? Снесли к едрене фене твой мавзолей в тридцать девятом. «Хороните свои трупы, они воняют». — Так сказал товарищ Сталин на церемонии сноса и сам, собственноручно, вышиб молотом первый камень из этой гробницы египетской, а мумию фараона зарыли.
Ну дела! Может, ну его к черту — возвращаться в свой мир? Может, тут веселее? Хотя не буду торопиться с выводами, картину этого мира еще предстоит изучить подробнее.
Сика-Пука остановился у парадного подъезда гостиницы, и мы вышли из машины. Ничего такая гостиница, красного кирпича, называется «Брестская крепость», пять звезд и этажей сто, не меньше, золоченый парадный вход, золоченый швейцар, золоченый привратник и шустрый малый, который бодро сунул Сика-Пуке номерок, сел в машину и увел ее в гараж.
— Прошу! — пригласил нас войти в распахнутую привратником дверь Сика-Пука. — Здесь и остановимся, ясное дело, в люксе.
Сика-Пука оставил нас с Гердой ошарашенно пялиться по сторонам, а сам пошел договорится о номере. Ни черта себе мотельчик, холл высотой метров тридцать, отделка — красный шелк, красная кожа, белый и красный мрамор, наполированный до зеркального блеска, фонтаны и хрустальные галереи… У нас даже дар речи пропал от всей этой красоты, засмотрелись на эту невероятную архитектуру, открыв рты.
— Герда, рот закрой и язык втяни, — порекомендовал Сика-Пука, возникший возле нас, — германские диссиденты не вываливают языки от изумления, а на все смотрят с холодным арийским безразличием, вот Ян пускай слюни источает сколько угодно, он типа раб, ему все можно, но тебе нельзя, всю легенду коту под хвост пустишь. Осторожно с этим.
— Яволь, — кивнула Герда и посмотрела на нас презрительно-снисходительным взглядом богемной бездельницы, — так корошо?
— Ништяк. Самое оно. Идемте, нас проводят в номер.
На лифте мы поднялись на 80-й этаж, мальчишка-коридорный провел нас в номер, получил от агента монетку и с поклоном удалился. Номер трехкомнатный, две спальни и гостиная, нарочито роскошная обстановка, ну просто-таки гнездо роскоши и неги. В гостиной огромный тропический аквариум, жидкокристаллический телевизор «Славутич» в пол-стены и холодильник «Днепр» до потолка высотой. Я даже устал удивляться. Хватит удивляться, а то действительно слюнями истеку до полной дегидратации организма.
— План действий такой, — начал инструктаж Сика-Пука, — сегодня отдыхаем, а завтра вы отправляетесь на агентурную встречу с моим связным. Это на улице Кобы Джугашвили №14, кабинет итальянской стоматологии, мой связной — доктор, он там один, не ошибетесь. Ваш пароль: «У меня полный кирдык нижнего восьмого зуба слева», отзыв доктора: «Все удалять к дьяволу». Звоните мне, мобилку я вам подсуечу утром и не ерунду типа «Эрикссона», а что-нибудь человеческое, типа «Маяк-Эрикссон», а то и «Электронмаш» подкину, но это, правда, жирновато будет и вразрез с легендой идет — откуда, в самом деле, у какой-то диссидентки такие бешеные деньжищи! Ладно, разберемся… В общем, звоните мне и сообщаете, в каком городе Пронин и как он там надолго. Я немедленно выезжаю и готовлю план покушения, а вас доставит доктор. Вопросы?
— Пожрать нам дадут?..
Пожрать нам дали. Коридорный, по нашему заказу, прикатил в номер столик, заставленный несметным количеством всякой разной закуси. Закуси потому, что водка и шампанское обнаружились в холодильнике, а вина и коньяк нашлись в баре, причем и то и другое в просто-таки радующих душу количествах. Я, конечно, сразу принялся вскрывать и выставлять все это богатство на стол, чем и превратил омара, жульены, копченые ребрышки, жареного фазана, нежнейшие биточки, филейчики лосося, икру черную, икру красную и целое сонмище аппетитных салатов в банальную закусь…
В общем, выпивки в западном стиле не получилось, засиделись плотно, уже темнеть начало, а пьяное свинство все не прекращалось…
Общими усилиями мы превратили сервированный стол в руину: окурки на полу, в каждом салате, бокалах и стопках, скатерть вся в черных, пропаленных дырах; кругом лужи коньяка и водки; обгрызенный фазан вывернут на пол и в нем почему-то победно торчит вилка; печальный омар, со следами укусов, тяжелых телесных повреждений и активного мордобоя, брошен об стену, о чем на ней есть свидетельство в виде жирного пятна; недоеденный лосось, икра красная и черная отпущены в родную стихию — в аквариум и, чтоб им там было не скучно, туда же отправилось пара-тройка салатов…
Сика-Пука скинул пиджак и вовсю шатался на стуле в своей идиотской, расстегнутой до пупа рубахе. Кобура с пистолетом под мышкой вовсе не умаляла сходство этой рубахи с пеньюаром, а только подчеркивала его. Агент все еще держал в руке бокал с коньяком и время от времени к нему прикладывался, в общем, держался молодцом или убедительно притворялся. Я сидел босой и полуголый, в одних джинсах и перчатках с заткнутым за пояс пистолетом и сосредоточенно заглядывал в горлышко водочной бутылки, видимо, пытаясь разглядеть через это нехитрое устройство все секреты бытия. Полупотухшая Герда с бутылкой мартини откинулась в кресле и закинула ногу за ногу, галстук она ослабила и он теперь болтался где-то сбоку, пуговицы рубахи она расстегнула до половины, во рту у нее торчала потухшая сигарета, а на губе и подбородке прилип вкусный салат. Хоть бери и прямо сейчас вставляй ее гротескный образ в картину Кукрыниксов «Конец» Третьего рейха.
— Послушай, — с трудом ворочая языком, сказал я, — слышь, агент империалистический, ты это… Ты ж мой самый лучший брат!
— Ян! Без балды… Шпион и космит братья навек! В натуре! Дай я тебя обниму! Космитушка! — Мы пьяно обнялись, с большим трудом расцепились и продолжили беседу.
— Вон туда позырь, видал? — заговорщицким тоном сказал агент, и мы обратили взгляды на расстегнутую рубаху Герды. Из-под рубахи выступали формы такой будоражащей и элегантной красоты, что грудастая негритоска Наоми Кэмпбел может начинать нервно курить в сортире от зависти.
— Все это хорошо… Тока ведь там у них какой-то шибздик психический выдумал закон о совместимости рас, так что не выгорит ни фига, хотя, как знать, еще не вечер… Ты мне лучше вот что скажи: ты такой солидный шпиен, рубаха у тебя от кутюр и все такое, а вот пушка, — я похлопал его по кобуре, — фигня полная, пукалка непотребная. Вот оружие мужчины! — Я вытащил из-за спины свой «Magnum Research Desert Eagle». — Видал? Вот это нормальная базука! «Пустынный орел», платформа «Mark XIX», длина ствола 254 миллиметра, калибр 12,7 миллиметра — 50АЕ. Страшный, правда? В моем ремесле страх — это главный аспект дела. А как долбит! Смотри!
С этими словами я всадил три пули в ни в чем не повинный холодильник.
— Видал, какие дыры! Как лупит мощно! Навылет! Понял, цэрэушник американский!
— А скорострельность? — воскликнул Сика-Пука и в считанные мгновения полностью разрядил свою «Беретту» в многострадальный холодильник. — Ага! Усек? Пока ты три пули пустишь, я тебя уже пятнадцатью прошью!
— Х-ха! Фигня! Если не попадешь — то ты пустой, а у меня… Смотри! — Я еще раз выстрелил в холодильник, добил беднягу; дверца холодильника отвалилась, открыв для обозрения растерзанные недра. — Понял?
— Мальчьики, — ласковом голосом, словно любящая мать, нежно бранящая своих чад, сказала Герда,
