духа.
– Куда мир катится, а? – со вздохом вопросила Ирка минут через пять. – Психушка расширяется! Сумасшедшие уже не помещаются в дурдоме!
– Массовый психоз! – поддакнула я, с интересом ожидая продолжения. Подруга промолчала, и я поторопила ее: – Ну, а тебе-то что?
Ирка скосила на меня печальный, как у загнанной лани, влажный глаз:
– Лазарчук сказал, что мы с тобой идиотки и нам место в дурдоме. Может, зря мы лезем не в свое дело? Я имею в виду убийство Борьки. Очень оно мне не нравится!
– А как оно должно было не понравиться самому Борьке! – цинично хмыкнула я.
Ирка даже не улыбнулась, и я сменила тон, примирительно сказав:
– Да ладно тебе! Хочешь, оставим все как есть и не будем отбирать хлеб у Лазарчука? Сереге, когда он начнет на нас орать, пообещаем держаться от детективной истории в стороне. Развратницу Лелю искать не станем. А порнографические снимки выбросим на помойку или без разговоров отдадим первому же, кто попросит!
– Мне! – тут же сказала Ирка, разом повеселев.
– Держи! – Я вытащила конверт с фотографиями из своей сумки и отдала подруге.
– Спасибо, – сказала Ирка. – Лен, а можно, я теперь домой поеду? Ну, раз уж мы решили завязать с расследованием... А Лазарчуку ты за нас обеих пообещаешь самое что ни на есть примерное поведение.
Мы уже подъехали к моему дому, и я посмотрела на свои окна – в них горел свет. Интересно, рассерженный Лазарчук уже приехал или в квартире только свои? Скорее всего, Мася с няней, а Колян, вероятно, еще не пришел с работы.
– Ладно, драпай! – великодушно разрешила я Ирке. – Серегу я беру на себя. Двигай домой, передавай привет Моржику и выбрось из головы всякую детективную чушь.
– Детективную и дефективную! – хихикнула подруга, намекая на наш визит в заведение доктора Топорковича.
Я вылезла из машины, захлопнула за собой дверцу и вошла в подъезд. Там было темно, как в склепе, и примерно так же пахло. Я пошарила по стене, нашла выключатель, нажала, но светлее от этого не стало. Очевидно, перегорела лампочка. Неужто трудно ввинтить новую? Электрификацию своих лестничных прощадок жильцы нашего дома осуществляют по очереди, и теперь, кажется, пришел черед Крутиковых раскошеливаться на лампочку Ильича, а их семейство известно в нашем доме редкой экономностью. Причем, это их фамильная черта, она присуща всем Крутиковым без исключения! Дедуля, выгуливая собачку, походя собирает в сумочку пустые бутылки и упавшие с балконов прищепки, бабушка конкурирует с местными пацанами в борьбе за яблоки-паданцы, а десятилетняя внучка Даша в свободное от школьных занятий время торчит в парке, подкарауливая свадебные кортежи: жениха и невесту традиционно осыпают денежной мелочью, а у Дашеньки уже наготове милый детский кошелечек.
Я укоризненно посмотрела на дверь Крутиковых. В темноте ее месторасположение выдавали только звуки, доносящиеся из квартиры. Семейство Крутиковых, на две трети состоящее из глуховатых стариков, смотрело вечерний сериал. Просмотр сопровождался комментариями. Я невольно заслушалась.
– Зорайда, где Жаде? – с тревогой и нескрываемым подозрением спрашивал экранный герой.
– И-и, спохватился, спаниэль вислоухий! – ехидно отвечала ему бабушка Крутикова. – Жадя-то твоя, сучка бесстыжая, да-авно уже с Лукасом кувыркается!
– Не лги мне, Зорайда! – очевидно, не услышав бабулин донос, сердился обманутый муж. – Отвечай, где Жаде?
– Сказали же тебе: в койке с любовником она! Эх, ты, дурак! – с удовольствием отвечал дед Крутиков. – Такого второго дурака пойди поищи!
– Пойдем искать ее вместе! – пропустив мимо ушей оскорбление, настаивал киногерой.
– Щас, побегу, только шнурки поглажу! – издевательски отвечала ему десятилетняя Даша. – Ну ты и лох!
– Господин мой! – волновалась в телевизоре пожилая марокканка бразильских кровей.
– Тюха слепошарый! – издевательски вторил ей старик Крутиков.
– Верблюд рогатый! – веселилась бабуля.
– Жаде! – виртуозно смешав в голосе гнев и облегчение, восклицал актер.
– Пришла, потаскуха! – опередив законного супруга, набрасывался на героиню сериала дед Крутиков.
– Зенки накрашенные вылупила и улыбается, стерва! – сердилась бабушка.
Семейство дружно смыкало ряды, чтобы ополчиться на Жаде.
Заслушавшись этим спектаклем, я почти прижалась к крутиковской двери, и потому человек, вошедший в подъезд через полминуты после меня, даже не заметил моего присутствия. По тяжелой поступи и матерному ворчанию я признала подругу грузчика, моего соседа по площадке. Бубня себе под нос ругательства, баба прошла мимо меня и затопала вверх по лестнице.
Клавдия ступала тяжело, потому что в руке у нее была сумка с провизией, а на сердце лежал камень. Процесс формирования в грудной клетке Клавы булыжника начался еще утром, когда Василий Ижицин неосмотрительно раскритиковал яичницу, приготовленную подругой на завтрак.
– Все-таки не умеешь ты, Клавка, с яйцами обращаться, – заявил Вася, неодобрительно разглядывая чуток пригоревшую глазунью, желток из которой вытек, а белок запузырился и сделался жестким, как линолеум на вспененной основе.
Клава с утра была не в духе, и это, в общем-то, невинное замечание оскорбило ее как женщину. Выхватив у опешившего сожителя тарелку, она свирепо рявкнула:
– Хочешь сказать, что я тебя в постели не устраиваю?!
Вася изумленно хлопнул глазами и, еще надеясь вернуть свою тарелку, примирительно сказал:
– Ты чего, Клава? Озверела?
– Ты меня животным считаешь, скотина?! – продолжая эскалацию конфликта, гаркнула Клава. – Че ж тогда лезешь по ночам со своими яйцами и всем остальным? Зоофил!
Тарелка со всем содержимым полетела в помойное ведро. Вася, даже не подозревавший, что его подруга знает столь необычные ругательства, сглотнул слюну, набычился и попер в лобовую:
– Если я зоофил, то ты лесбиянка!
– Сам лесбиянец! – крикнула в ответ Клава.
– Да уж, женщин я люблю, – самодовольно ухмыльнувшись, подтвердил Вася.
– Бабник!
– Дура!
– Осел!
– Корова!
Скандал утратил сексуальную подоплеку и превратился в банальное выяснение отношений. Переругиваясь, Клава и Вася переместились из квартиры на рынок и занялись там делом, каждый своим. На протяжении дня они практически не общались, но Клавдия из своего тонара сквозь занавешивающие стекла связки колбас периодически видела сожителя у рыночных прилавков. Подвозя и разгружая тележки, Вася демонстративно поигрывал мускулами и широко улыбался торговкам. Клава ревновала и сердилась.
Вечером она ушла с рынка раньше сожителя, придумав простой, но действенный план примирения. Составленная Клавдией программа вечера включала обильный и вкусный ужин при свечах, приятную музыку и любительский, но исполненный чувства стриптиз, плавно переходящий в добросовестное исполнение супружеских обязанностей. Клавдия надеялась, что это поможет, но пока ей было очень грустно и обидно. Он назвал ее лесбиянкой, скотина!
Волоча тяжелую сумку, набитую снедью для ублажения Васиного желудка, Клава поднялась на площадку между первым и вторым этажом, и тут с высокого подоконника на нее прыгнул кто-то, здорово смахивающий на киношного Человека-паука. Он был мельче Клавы, но масса его тела умножилась на ускорение свободного падения, и женщина не устояла. Испуганно ахнув, она грузно шлепнулась на попу. «Похоже, вечер сексуальных развлечений уже начался!» – успела подумать Клава, неправильно истолковав намерения нападающего. Того, как выяснилось, интересовало не тело Клавдии, а ее сумка. Великолепно
