Эйбер вернулся минут пятнадцать спустя. Он успел вымыться и переодеться и принес не только те две Карты, о которых я его попросил, а целую колоду, в которой было штук тридцать карт.
– Зачем так много? – спросил я.
– На тот случай, если тебе захочется потолковать еще с кем-нибудь. – Эйбер положил Карты рубашкой вверх. – Это – фамильная колода. Тут не места нарисованы, а только портреты.
Я взял верхнюю карту. Эти Карты были примерно такого же размера и формы, как те карты Таро, которыми пользуются гадалки в Илериуме. На ощупь карта была холодная, будто старинная слоновая кость. На рубашке был изображен вставший на дыбы золотой лев.
– Узнаю твое творение, – сказал я Эйберу. – Это ты рисовал.
– Много лет назад. Переверни.
Я последовал его совету и обнаружил перед собой портрет темноволосого мужчины лет двадцати двух, с тонкими усиками и пронзительными глазами – в точности, как у нашего отца. На лице его красовалась насмешливая полуулыбка. Вся одежда на мужчине была темно-красная – туфли, лосины, рубаха с широкими бархатными рукавами. Он стоял, небрежно опираясь на длинный деревянный посох. Вдоль его левой щеки тянулся белесый дуэльный шрам.
– Судя по шраму, это, видимо, Тэйн, – заключил я.
– Правильно.
– Теперь он уже так не выглядит.
– Если до него можно докричаться, все получится. Начни с него.
Я хмыкнул.
– Только не думай, что сможешь заморочить мне голову. Ты нарочно не хочешь начинать с отца.
– Проклятье, так и есть.
Я поднял Карту и более внимательно рассмотрел Тэйна. Раньше я несколько раз пользовался Картами. Я просто брал Карту и старательно сосредоточивался на пейзаже или человеке, изображенном на ней. Как правило, этого хватало для того, чтобы этот человек или пейзаж ожили. Сначала возникало чувство контакта и движения, затем фигура становилась объемной и живой, и потом можно было и поговорить.
Но на этот раз я смотрел и смотрел на карту, но от нее не исходило никаких ощущений. С таким же успехом я мог бы глазеть на чистый лист бумаги.
– Ну? – в конце концов не выдержал Эйбер.
– Ничего, – ответил я. – Его нет.
Эйбер кивнул.
– Так бывает. Он либо мертв, либо без сознания, либо находится в таком месте, где Карты не работают.
Естественно, мы не могли понять, с чем именно столкнулись в данном случае.
– Следующая Карта – отцовская, – сообщил мне Эйбер. – Если у тебя еще не пропало желание попытаться вызвать его.
– Не пропало. Чем я рискую? Что самое ужасное из того, что может со мной случиться?
– Чума, проказа, смерть... – Эйбер пожал плечами. – Папочка отличается большой изобретательностью.
– Я тоже.
– Да, но ты не обещал меня придушить, если я снова попытаюсь вызвать тебя через Карту.
– Пока не обещал, – я покачал головой, не выдержал и расхохотался – такую кислую мину скорчил Эйбер. – Но я подумываю над этим, когда ты вваливаешься ко мне в спальню без приглашения.
– Ладно, ладно. Вызывай его.
Я взял из колоды следующую Карту и перевернул ее. На ней действительно был изображен наш отец, но при этом одет он был препотешно – в костюм шута. Да-да, в самый натуральный костюм шута, с бубенчиками на остроносых туфлях с загнутыми носами. На его лице застыла дурацкая ухмылка.
– Если ты его таким изображаешь, я не удивляюсь, почему он так злится на тебя.
Эйбер фыркнул.
– Ты же должен понимать: главное, кто изображен, а не как он одет. Этот портрет я нарисовал тогда, когда отец меня взбесил до чертиков.
– Оно и видно.
– Ну... Тогда он такого заслуживал. Он никогда не был справедлив ко мне.
– Ты слишком часто на это жалуешься.
Он вздохнул.
– Тебе этого не понять.
Я вздернул брови, но Эйбер не стал распространяться. Может быть, он стыдился тех обстоятельств, которые стали причиной вспышки мелкой злобы. Их отношения с отцом были не гладкими... но разве через такое, до той или иной степени, прошли не все сыновья? Может быть, мне, в каком-то смысле, повезло, что я вырос, считая себя сиротой.
– Ну, давай, вызывай его.
