– Неправильный вопрос, Лина. Правильный вопрос звучит так: «Ты, Умник, их не пристрелишь»? Отвечаю – не пристрелю. Во всяком случае, постараюсь не пристрелить. Хотя очень хочется. Меня не оставляет мысль, что эти ублюдки еще могут мне пригодиться – когда-нибудь, при гипотетической, микроскопически малой вероятности, что я сюда вернусь. И вообще – не люблю палить без необходимости.
– А что, часто приходится?
– Всякое бывает, – Умник пожал плечами.
– Кто ты такой? Ты ведь не простой слик, да?
– Чушь собачья. Я просто слик. Во всяком случае, был им до последнего времени. А теперь, как видишь, вокруг сплошной форс-мажор, – Умник удрученно махнул рукой. – При таком раскладе любой станет непростым – если хочет выжить, конечно.
В коридоре послышался топот, громкие голоса, в дверь замолотили кулаком.
– Пришли, – недовольно констатировал Умник. – Сядь на кровать, солнышко, и молчи. Ради Бога – ни слова. Прикинься немой.
Он щелкнул замком и в дверь ввалились пятеро – три чернокожих, два латиноса, все в черных костюмах, в черных рубашках со стоячими воротниками, с толстыми золотыми цепями на бычьих шеях. Словом, милая публика. Четверо встали у стен, подперли их могучими плечами, пятый – толстый, бритый наголо негритос в козлиной бородке – плюхнулся в кресло, картинно закинул ногу на ногу и положил на колено руку, в коей содержался неправдоподобно огромный пистолет.
– Умник, – сказал он, – мы тебя уважаем, но у нас из-за тебя охренительные проблемы. Сегодня опять была облава, и загребли больше сотни людей. Из них – восемь наших людей, в том числе Ривейроса и Мака. Это, понимаешь, совсем грустно. Это наводит на всякие мысли.
– Здесь меня не найдут, ты это знаешь, – сказал Умник. – И я заплатил вам на десять лет вперед, чтоб меня не трогали, много заплатил. Это не считается?
– Ты уйдешь отсюда прямо сейчас, вместе со своей телкой. Ты выйдешь из этого гребаного подвала, и сядешь на свой байк, и свалишь из Гарлема. И мы ничего тебе не сделаем. Считай, что ты заплатил именно за это, парень. И вот что я еще скажу – тебе сильно повезло. Потому что кому другому за Ривейроса и Мака я прострелил бы башку прямо сразу, без базара. Тебе повезло.
– Ладно, мы уйдем, – кивнул Умник. – Только не на байке. Байк я оставлю в подарок лично тебе, Хью. Это хорошая машина, Хью, езди на ней, тебе понравится. А мы уйдем так, как нам нужно.
– А я сказал – ты сядешь на байк! – негр Хью поднял пистолет и направил его на Лину. – Ты знаешь, как мы любим марджей, – Хью провел пальцем по горлу. – Марджам здесь хана – сразу, насмерть. Ты единственный мардж, которому мы разрешили жить в нашем городе, жить здесь, жрать здесь, срать здесь, спасаться от легавых, трахать красивых девочек, которых ты привозишь с собой. Потому что ты был клевым парнем, Умник. Был. Теперь из-за тебя взяли Ривейроса и Мака, и ты стал персоной нон грата. Ты знаешь, что это такое?
– Знаю, – спокойно сказал Умник. – Хорошо, Хью, я сделаю так, как ты говоришь. Не психуй. Опусти пушку.
– Не опущу. Пока ты не сядешь на свой гребаный байк, я буду держать пушку на твоей девочке. Ты сядешь на колеса, и телка сядет сзади тебя, и мы вывезем тебя из нашего города – с почетным сопровождением, с эскортом, чтоб ни одна сука тебя не тронула. А потом ты выедешь из нашего города, и я хочу, чтобы твоя железная рожа никогда больше здесь не появлялась. Потому что Ривейрос и Мак сюда уже больше не вернутся – им нарисуют по пожизненному, и я это знаю, как свои пальцы. И сегодня вечером я буду плакать по ним, и кидаться на стены, и думать о том, какое же я дерьмо, что не шлепнул тебя. Но вот такой я человек – у меня свои понятия о совести, и я позволяю тебе ехать. Езжай, Умник, пока тебе дают ехать, спасай свою жопу, спасай маленькую жопку своей девочки и радуйся жизни.
– Понятно, – коротко сказал Умник. – Извини, что так получилось, Хью. Ключи от мотоцикла можно взять?
– Бери. Только быстро.
Умник повернулся, добрел до сумки, валяющейся на столе, с треском расстегнул молнию.
Следующая секунда: Лина видит, как на физиономии Умника появляется свинячье рыло противогаза. Еще секунда: Умник, не глядя, бросает назад через плечо зеленый кругляш размером с теннисный мяч. А дальше мяч лопается в воздухе с негромким хлопком, в комнате появляется облачко сизого дыма. Гремит выстрел, это Хью стреляет в Лину. Лина, задыхаясь, падает на кровать, но можно было и не падать, потому что Хью промазал, послал пулю в потолок, вырубился до того, как нажал на курок, обмяк в своем кресле. И остальные обмякли, расплавились, сползли амебами по стенам – аморфно, беззвучно, безвольно. А Лина умирает, хватает ртом отравленный воздух, и все равно до сих пор жива, даже не потеряла сознания, даже все понимает, только вот никак не может сделать вдох.
Вот идет Умник. Двигается медленно, плывет в сгустившейся атмосфере. Несет в руке никелированную пушку – не пистолет, но что-то очень похожее. Оттягивает пальцами бронированный воротник Лины, приставляет к ее шее ствол и нажимает на спусковой крючок.
Пух!
И Лина начинает оживать – клетка за клеткой, нейрон за нейроном.
Умник не тратит времени – деловито сдвигает в сторону кровать вместе с Линой, взрезает ножом линолеум на полу, сдирает его, обнажает металлический люк, набирает на пульте комбинацию цифр. Люк поднимается. Умник вскидывает Лину на правое плечо – в левой руке сумка, – и прыгает в люк. Мягко приземляется, пружиня ногами. Крышка люка бесшумно закрывается над головой. Наступает темнота.
– Адью, уроды, – говорит Умник.
– Ты как, Лина? – спросил Умник, стоя на коленях рядом с Линой.
Опять – «Ты как?» Мог бы придумать что-то более свежее, для разнообразия.
Лина попыталась ответить, но из глотки исторгся только мучительный лающий кашель.
