могадорцах, я начинаю бояться. Я боюсь, что они нас найдут. Что то, что я сделал, нас разоблачит. Я бы все равно это сделал, потому что иначе Сара бы погибла, но я испуган. Я также страшусь того, что сделает Генри, когда все узнает. Хотя и не биологически, но по всем своим намерениям и целям он — мой отец. Я его люблю, он любит меня, и я не хочу его разочаровывать. И пока мы лежим, мой страх переходит на новый уровень. Это невыносимо — не знать, что тебя ждет завтра. Неопределенность режет меня пополам. В комнате темно. Метрах в двух от нас на подоконнике подрагивает пламя горящей свечи. Я делаю глубокий вдох, то есть лишь настолько глубокий, насколько я могу.
— Ты в порядке? — спрашивает Сара.
Я обвиваю ее руками.
— Я скучаю по тебе, — говорю я.
— Скучаешь? Но ведь я здесь.
— Это худшее из ощущений. Когда человек рядом с тобой, а ты все равно по нему скучаешь.
— Сумасшедший.
Она притягивает мое лицо к своему и целует, ее мягкие губы на моих губах. Я не хочу, чтобы она останавливалась. Я никогда не хочу, чтобы она останавливалась, когда она меня целует. Пока она меня целует, все хорошо. Все правильно. Если бы я только мог, я бы навсегда остался в этой комнате. Пусть мир живет без меня, без нас. До тех пор пока мы можем здесь оставаться, вместе, в объятиях друг друга.
— Завтра, — говорю я.
Она поднимает на меня глаза.
— Что завтра?
Я качаю головой.
— На самом деле я не знаю, — говорю я. — Думаю, я просто напуган.
Она смотрит на меня с недоумением.
— Чем напуган?
— Я не знаю, — отвечаю я. — Просто напуган.
Когда мы с Генри возвращаемся, отвезя Сару домой, я иду в свою спальню и ложусь на то самое место, где лежала она. Я все еще чувствую на кровати ее запах. Я не усну. И даже пытаться не буду. Я хожу по комнате. Когда Генри ложится, я выхожу и пишу за кухонным столом при свете свечи. Я пишу о Лориен, о Флориде, о том, что я видел, когда начались наши первые тренировки, — о войне, о животных, об образах из детства. Я надеюсь, что наступит какое-то огромное облегчение, но его нет. Мне становится только грустнее.
Когда у меня затекает рука, я выхожу из дома и стою на веранде. Холодный воздух облегчает боль от дыхания. Луна почти полная, только одна сторона аккуратно подрезана. До рассвета два часа, и с рассветом придет новый день — с новостями за уик-энд. Нам на ступеньки газету бросают в шесть, иногда в шесть тридцать. К этому времени я уже буду в школе, и, если я окажусь в новостях, то откажусь уезжать, не увидевшись еще раз с Сарой, не попрощавшись с Сэмом.
Я иду в дом, переодеваюсь, собираю сумку. Возвращаюсь к выходу на цыпочках и тихо закрываю за собой дверь. Спускаюсь на три ступеньки с веранды, когда слышу поскребывание за дверью. Я поворачиваюсь, открываю ее, и выбегает Берни Косар. «Ладно, — думаю я, — пойдем вместе».
Мы идем, часто останавливаясь и прислушиваясь к тишине. Ночь темная, но потом небо на востоке озаряется бледным светом, как раз когда мы входим на территорию школы. На стоянке нет машин, и в здании совсем нет света. Перед самым входом в школу, рядом с изображением пирата, лежит большой валун, расписанный прежними выпускниками. Я сажусь на него. Берни Косар лежит на траве метрах в двух от меня. Я сижу уже получаса, когда приходит первая машина, минивэн, и я предполагаю, что это Хоббс, уборщик, который приехал пораньше, чтобы навести в школе порядок, но я ошибаюсь. Минивэн подъезжает к входу, и водитель выходит, оставив двигатель включенным. Он несет стопку газет, стянутую бечевкой. Мы киваем друг другу, он бросает газеты у дверей и уезжает. Я остаюсь на камне. Презрительно смотрю на газеты. Мысленно осыпаю их ругательствами и запугиваю, чтобы они не принесли дурных новостей, которых я страшусь.
— Я в субботу не был в том доме, — произношу я громко и сразу чувствую себя идиотом. Потом я отворачиваюсь, вздыхаю и спрыгиваю с камня. — Ну, — говорю я Берни Косару, — вот и они, к худу или к добру.
Он открывает глаза, затем сразу опять закрывает и продолжает дремать на холодной земле.
Я разрываю бечевку и беру верхнюю газету. История с пожаром вынесена на первую полосу. На самом верху фотография пожарища, сделанная на следующее утро на рассвете. В ней есть что-то жестокое, сулящее беду. Черный пепел на фоне оголенных деревьев и покрытой инеем травы. Я читаю заголовок:
ДОМ ДЖЕЙМСОВ ОБРАЩАЕТСЯ В ДЫМ
Я задерживаю дыхание, а где-то в кишках у меня засело мерзкое чувство, будто сейчас меня настигнут страшные новости. Я пробегаю глазами статью. Я ее не читаю, а только ищу свое имя. Я добираюсь до конца статьи. Я моргаю и трясу головой, чтобы избавиться от паутинки напряжения на глазах. У меня появляется осторожная улыбка. Потом я просматриваю статью еще раз.
— Ничего, — говорю я. — Берни Косар, здесь нет моего имени!
Он не обращает на меня внимания. Я бегу по траве и запрыгиваю обратно на камень.
— Здесь нет моего имени! — кричу я снова, теперь во всю мочь.
Я сажусь и читаю статью. Заголовок обыгрывает название фильма с Ничем и Чонгом «Обращенные в дым», который, видимо, рассказывает о наркотиках. Полиция считает, что пожар начался от сигареты с марихуаной, которую курили в подвале. Понятия не имею, откуда взялась такая информация, тем более что она совершенно неверная. Сама по себе статья черствая и противная, это почти что атака на семью Джеймсов. Мне не понравился репортер. Он явно имеет что-то против Джеймсов. Кто знает, почему?
Я сижу на камне и успеваю перечитать статью три раза, прежде чем приезжает первый сотрудник и открывает двери. У меня с лица не сходит улыбка. Я остаюсь в Огайо, в Парадайзе. Название городка больше не кажется мне дурацким. В своем воодушевлении я все же чувствую, что что-то упускаю, что забываю о ключевом вопросе. Но я так счастлив, что мне все равно. Что теперь может мне навредить? Моего имени в статье нет. Я не вбегал в этот дом. Доказательство здесь, у меня в руках. Никто не может сказать ничего другого.
— Чему ты так радуешься? — спрашивает Сэм на уроке астрономии. Я так и не перестал улыбаться.
— Ты газету утром читал?
Он кивает.
— Сэм, меня не было в доме! Мне не надо уезжать.
— А с чего бы им писать о тебе в газете? — спрашивает он.
Я ошарашен. Я открываю было рот, чтобы начать с ним спорить, но тут в класс входит Сара. Она не спеша идет по проходу.
— Привет, красавица, — говорю я.
Она наклоняется и целует меня в щеку, к этой радости я никогда не привыкну.
— Кто-то сегодня в счастливом настроении, — замечает она.
— Счастлив, потому что вижу тебя, — говорю я. — Нервничаешь перед экзаменом по вождению?
— Может, немножко. Жду не дождусь, когда это будет позади.
Она садится рядом со мной. «Это мой день, — думаю я. — Я хотел быть здесь, и я здесь. С одной стороны от меня Сара, с другой — Сэм».
Я хожу на уроки, как делаю это в любые другие дни. Я сижу с Сэмом за обедом. Мы не говорим о пожаре. Наверное, во всей школе только мы двое о нем и не говорим. Все рассказывают одно и то же. Я ни разу не слышу своего имени. Как я и ожидал, Марка в школе нет. Расходится слух, что его и еще несколько человек временно отстраняют от занятий из-за истории с подожженной газетой. Я не знаю, правда это или
