— Если бы вас в чем-то обвиняли, вы бы уже месили хлореллу в чанах Овезарра или где-нибудь похуже… Скажем, так: Директория рассматривает вас как… как свидетеля. Очень важного свидетеля! — Он сделал многозначительную паузу, — Ну? Что еще?
— Будут ли допросы в Департаменте Перевозок?
Хотя вопрос этот Блейд задал скорее с целью позлить Джеббела, как ни странно, чиновник ответил даже на него:
— Решение по данному поводу еще не принято, но я не исключаю, что такие беседы могут понадобиться.
Не попрощавшись и не сказав ни слова больше, Дайн Джеббел вышел. Слышно было, как он звонит в квартиру охранника.
Блейд призадумался. Трудно было предположить, чтобы столь высокий чиновник лично занимался размещением «Эгвана» не преследуя каких-то серьезных целей. Неужели он стал настолько важной фигурой, что контакт с ним нельзя доверить подчиненным? Вероятно, так, решил странник, и поднялся; ему хотелось получше изучить свое новое жилище.
Эрлин оказалась не только приятной партнершей в постели, быстро запоминающей все новые уроки; в неофициальной обстановке она была неплохой собеседницей и отличной хозяйкой — по крайней мере, еда, приготовленная ею, имела вкус.
Она старалась бывать у «Эгвана» почаще — обычно это случалось раза два в неделю. После каждого осмотра в клинике она заезжала к Блейду домой, где обычно оставался на ночь.
Политикой она, правда, интересовалась мало. Во всяком случае, если Эрлин лишь изображала подобное отсутствие интереса, то получалось это у нее неплохо. Зато теперь обнаружилось изобилие газет, которые стали для изголодавшегося по информации Блейда настоящим кладом. Из своих наблюдений, газетных комментариев и теленовостей он получил подтверждение того, что Центральная Директория удерживается от развала исключительно контролем над транспортной сетью планеты. В ее руках находился не только воздушный флот и морской транспорт, но и авиастроительные заводы и верфи. Довершала все это хроническая нехватка топлива, не позволявшая отдельным директориям развивать подобные отрасли у себя. Все шельфовые месторождения, естественно, контролировал вездесущий Департамент Государственных Перевозок. Теперь становилось понятным огромное влияние этого ведомства. Подмявший под себя все остальные отрасли — как, впрочем, и само правительство, — он де-факто контролировал экономику всей планеты.
Блейд уже догадывался, что его судьба каким-то образом связана со зреющим тут кризисом. Понимание это еще не переросло в цельную картину или, тем более, в некую программу действий. Он не знал, что должен делать — и должен ли делать что-то вообще. К нему все чаще приходило ощущение того, что он являлся раньше человеком сильным и волевым, но странник не мог вспомнить, чем занимался до амнезии. Это раздражало — как и вынужденное безделье.
Он попробовал сам, без помощи Эрлин, разгрести завалы на путях в прошлое. Он взял лист бумаги и попытался, как часто советовала молодая женщина, написать все, что вспомнится о детстве. Такая работа вымотала его за час, но результат оказался смехотворным — пол-листа, исписанные крупным размашистым почерком.
Блейда поразило, как мало он знает о том месте, где появился на свет. Из памяти уплыли все географические подробности, и когда он попробовал составить список известных ему наименований, тот получился настолько коротким, что хватило оставшейся половины листа. Увы, за исключением нескольких странных слов, всю прочее он услышал в выпусках теленовостей; достаточно было одного взгляда на карту Эрде, чтобы убедиться в том, что никакой системы эти местности и города не образуют.
Правда, в списке составленных Блейдом названий встречались и такие, каких ему не удалось разыскать ни в одном атласе. Когда он спросил у Эрлин, она тоже призналась, что слышит о них впервые. Едва он задал этот вопрос, как девушка засуетилась и нашла какой-то предлог, чтобы позвонить. Странник не знал, кто дежурит на другом конце линии (экран был закрыт чем-то темным), но понял, что его врач докладывает об их недавнем разговоре. И тогда он решил не посвящать ее больше в свои эксперименты.
Потому что среди названий, которые он вспомнил, одно означало его родину: Ковентри.
Дальше дело пошло легче. Внезапно Блейд почувствовал необоримую тягу к рисованию. «Возможно, — задавался он вопросом, — раньше я был художником?» Абсолютно расслабившись и не думая ни о чем, он пытался изобразить на бумаге то, чего не мог выразить словами.
Чаще всего рисунки эти годились лишь для мусорного ведра, но иногда карандаш или краски давали ему возможность ухватиться за ускользающую мысль, и тогда появлялись дома, столь непохожие на уродливые бетонные коробки Столицы, словно они стояли на другой планете. Однажды таким же образом появился портрет женщины, немолодой, но красивой. Высокие скулы, тонкий нос с горбинкой, спокойный взгляд темных глаз… Позднее он не раз всматривался в этот портрет, пока не понял, что видит лицо покойной матери…
Ко всем новым открытиям вскоре добавилось еще одно, пожалуй, самое непонятное. Если за название родного города он мог принять любое красивое сочетание звуков, если прототипом портрета матери могла послужить случайно встреченная пожилая женщина с приятным лицом, то рисунок неизвестного животного требовал иных объяснений.
Оно было слишком красивым, слишком живым, слишком могучим, чтобы являться чистой фантазией!
На широко расправленных перепонках парило мощное и грациозное существо — мохнатое, рыжезолотое, с когтями, клыками, длинным хвостом и умным взглядом небольших хитроватых глазок. И когда странник глядел на этого зверя, в ушах его почему-то раздавался незнакомый звук — ф-фа! ф-фа! Словно летающий хищник с золотистой шкурой начинал дышать — тяжело, гулко, отрывисто.
Но, возможно, то была его кличка?
Вслед за появлением удивительного рисунка произошло сразу несколько событий.
Однажды Лейн устроила у себя дома вечеринку. Ее двухэтажный коттедж стоял на самой окраине, рядом со степью, в которой кое-где темнели рощи. Особняк был довольно большим, так что места для гостей хватало.
В тот вечер в нем собралось забавное общество: несколько врачей, включая хозяйку; журналист каких-то провинциальных теленовостей — человек, который явно старался казаться пьянее, чем был на самом деле; парочка молодых ученых из медицинского центра — судя по разговорам, они больше занимались компьютерами и электроникой, чем живыми пациентами. Кроме того, преувеличенно внимательное отношение друг к другу доказывало, что они — гомики. Как уже знал Блейд, открытое выражение подобной связи на Эрде каралось законом, причем — довольно сурово.
Разговаривали за столом мало — не находилось общих тем. Много ели, слушали странный концерт какой-то странной заунывной музыки. Выпивка была если не слишком качественная, то, по крайней мере, крепкая, поэтому пили тоже много. На вечеринке царила атмосфера какой-то недосказанности, недоговоренности, и все мало-помалу пытались найти утешение в бутылке.
Когда компания, на взгляд Блейда, оказалась достаточно под мухой, на его плечо опустилась чья-то тяжелая ладонь. Даже сквозь ткань плотной рубашки чувствовались узловатые мозолистые пальцы незнакомца и его уверенная хватка.
— Ч-что н-нужно? — пробормотал Блейд осипшим от хмельного голосом. Весь вечер он мужественно старался не отставать от остальных гостей и принял немало.
— Ш-ш-ш… — мужчина поднес палец к губам, потом еще тише продолжил: — Пойдемте на улицу. Там мы сможем спокойно поговорить.
Мимо глупого пьяного смеха, мимо бессмысленного орущего телевизора, через мрачную прихожую, они двинулись к лестнице, стараясь не попасться никому на глаза.
В холле Блейд услышал какую-то возню. Что там происходило, было непонятно, но они решили переждать. Кто-то стоял в дверном проеме на фоне угасающего пламени заката, потом темная фигура скрылась; Блейд со своим спутником выскользнули из здания.
