— Отведи меня в отель, — произнесла Конни таким далеким голосом, что Ник едва узнал его.
Конни смотрела на пятнистые обои своей комнаты, а перед ее глазами продолжали стоять белые кафельные плитки камеры. Они были такими белыми и чистыми, что ей тогда пришло в голову, что стены камер мыли из шланга каждый день. Она до сих пор ощущала запах дезинфекции, а в ушах у нее стояли молчаливые крики и стоны узников, которые в разные времена слышали эти стены.
— Дорогая, — голос Ника прозвучал нежно и проникновенно, когда он присел на краешек кровати, пытаясь заглянуть в ее не успевшие еще ожить глаза.
— Вот такой маленькой была его камера, — Конни прошла восемь шагов, — Такой же маленькой, как этот ковер на полу перед кроватью.
— Я видел ее.
А Конни все ходила и ходила по ковру, меря его шагами и рассказывая Нику, что с ней приключилось, переходя при этом от отчаяния к гневу.
— Я должна была обратиться к премьеру! Я не могла просто сидеть и ждать у моря погоды, — она вздохнула. — Почему я делюсь всем этим с тобой? Потому что ты единственный человек, который мне хочет помочь.
Ник поправил постель, но она оставалась еще взвинченной до предела и не хотела прилечь.
— Ты мог не заметить, но никого и никогда я не была так рада видеть, как тебя, когда ты появился в дверях камеры.
— Я тоже, — он поднял стакан с джином и отхлебнул глоток.
Если даже Ник и не спас ее жизнь, он спас ее рассудок, предоставив ей возможность выговориться.
— Ты умеешь слушать, — сказала она ласково.
Ник уже знал ее историю наизусть, и каждый раз, когда он рисовал в памяти Конни, сидевшую на скамейке в камере, это отзывалось в его груди болью и еле сдерживаемой яростью. Он налил ей стакан джина, который прихватил в ресторане по прибытию в отель.
— Выпей глоток. Это поможет тебе расслабиться.
— Расслабиться?
Ее неожиданно острая реакция на его слова, вылившаяся в крик, повергла Ника в замешательство. Она сложила руки на груди, пытаясь унять охватившую ее дрожь.
— Я только что побывала в камере, в которой мой отец провел четыре года! Вдумайся! Долгих четыре года!
Ник обнял ее.
— Извини, я не должна была на тебя кричать.
— Кричи, ори, можешь даже стукнуть, если тебе от этого станет легче.
Она посмотрела ему в глаза.
— Тогда, на приеме, ты заставил меня съездить тебе по лицу.
— По-моему, ты немного перестаралась, — он потрогал пострадавшую щеку.
— Почему?
— Они могли не воспринять это легкое касание всерьез и обо все догадаться.
— Но это же лишено смысла! Я уверена, что они восприняли пощечину так, как и должны были воспринять.
Ник ласково потрепал ее по подбородку.
— Если кто-нибудь заподозрит, что я влюблен, это страшно повредит моей репутации. Обычно мои любовные интрижки кратковременны, сумбурны и мелки, как здешние лагуны. На этом острове никто не воспринимает меня серьезно, поэтому все были бы шокированы, узнав, что я могу быть серьезным.
— Я принимаю тебя всерьез.
— А это как раз то, чего я боюсь.
Еще раз Конни почувствовала, что от нее хотят отделаться. Ради нее он строит из себя проженного повесу, но она была так измучена последними событиями, что не смогла найти ответа на вопрос, почему он так делает, и она постаралась говорить так же легко и беззаботно, как это делал он.
— А много их у тебя, этих любовных интрижек?
— В настоящее время? Нет. Я от них ужасно устал, и мне они все опротивели.
Он поднес стакан с джином к ее губам, она отхлебнула глоток и слизнула капельку со своей верхней губы.
— Если я буду вести себя серьезно, персонал нашего посольства примется мучиться загадкой, что это затеял старина Этуэлл и почему он рыскает по Лампура-Сити, приставая к людям с вопросами.
— А это именно то, чем ты сейчас занимаешься?
— Я уверен, что они все думают, что я ищу с тобой свидания. Надеюсь, ты не возражаешь?
Как раз наоборот, со дня смерти ее матери для нее не было никого более близкого, чем сейчас Ник Этуэлл. Она сама и судьба ее отца были ему не безразличны. Он хотел ей помочь. Что еще можно требовать от мужчины? Какое другое качество, если не готовность помочь, может заслужить ее уважение?
Она взглянула Нику прямо в глаза, надеясь найти там понимание, затем робко приблизилась к нему и прижалась своим дрожащим телом к его телу, большому, источавшему тепло.
— Ты хочешь?
— Хочешь что, любовь моя?
— Называй меня так почаще!
— А тебе нужно, чтобы я тебя так называл? — он спрятал ее голову у себя под подбородком.
— Ты действительно искал свидания со мной?
— Ни о чем другом не мог думать.
— Лжец, — поддразнила она его. — Я не могу даже заплакать. Почему?
— Вследствие шока.
— Я не хочу забывать то, что увидела.
— И вряд ли сможешь.
Искренность его слов была для нее вне всяких сомнений, и она еще крепче прижалась к нему.
— Тебе всегда нужен кто-нибудь, кто может укрыть и успокоить, когда содержание адреналина в твоей крови падает, — прошептал Ник, и ее волосы зашевелились от его теплого дыхания.
Ей захотелось зарыться лицом в его пиджак, ощутить мужской запах силы, исходивший от него, вдыхать ароматы Лампуры, которыми он был пропитан насквозь: благоухание здешних цветов, знойного лета, прокуренных комнат и мускуса. Она потерлась носом о его шею.
— А вы не особенно чисто выбриты, мистер Этуэлл, — сказала она и почувствовала, как задвигался его кадык.
— Достаточно чисто для никчемного дипломата.
Она засмеялась, но тут же напряглась, возвратившись мыслями к мучившим ее образам.
— Я не хочу, чтобы ты думала обо всем этом, — почти приказал Ник, подняв ее лицо за подбородок.
— Ник, — она обняла его за талию, сунув руки ему под пиджак и почувствовав, как сразу же напряглось его тело, — чтобы ни случилось, я никогда не забуду сегодняшний день.
— Я тоже, обещаю.
Человек, который не любил обещать, только что это сделал. Он заглянул глубоко в ее зеленые глаза, и Конни почувствовала, что нечто важное он не договорил.
— Уложи меня в постель, — попросила она.
Он кивнул, в глазах его промелькнуло что-то похожее на удивление, но на лице его ничего нельзя было прочесть. Но это неважно. Конни вдруг почувствовала, что у нее достаточно смелости для них двоих. Хождение по многочисленным посольствам и правительственным кабинетам научили ее смелости, граничащей с наглостью, в том что касалось спасения ее отца.
Сейчас она хотела Ника. Она хотела покоя, который он мог бы ей дать. Ей отчаянно хотелось близости. Раньше он заявил, что ему не нужны никакие изъявления благодарности, но он их заслужил.
Так или иначе смелость, не сказать наглость, — это одно, но как донести до него ее желание — это
