— Я был прав! Ты морская богиня!
Прозрачная комбинация также не имела права находиться там, где она была, поэтому Ник, сбросив с плеч Конни тоненькие бретельки, отправил ее вслед за платьем.
— Это несправедливо, — прошептала она. — А ты?
— Мир несправедлив. Твоего отца держат в заложниках, я застрял на этом проклятом острове, ты вынуждена ходить на поклон к чиновникам.
— Но мы же нашли друг друга!
— Надолго ли?
Она развязала узел его галстука и медленными движениями освободила его шею. Ник задыхался, когда она расстегивала верхнюю пуговицу его воротничка.
— На тебе столько одежды! Ну как, теперь легче дышится?
Он застонал:
— Ты дразнишь меня!
— Так оно и есть!
Он отомстил ей так, как не позволил бы себе ни один джентльмен — он накинулся на ее обнаженный живот и покрыл его бесчисленными поцелуями. А эти тряпки, нижнее белье, зачем здесь?
— Сначала ты, — сказала Конни, как будто прочитав его мысли.
Он торопливо стянул рубашку.
— Теперь довольна?
— М-да, — она потрогала его плечи, черные волосы на груди, наткнулась пальцами на болезненно тугие соски и принялась его мучить так же, как совсем недавно он мучил ее.
Ник застонал, когда ее каштановые волосы упали на его плечи, а губы приникли к кадыку. Он уже не мог отказаться от нее, даже если бы попытался.
Прядь волос упала ему на лоб, когда он наклонился, чтобы еще раз дотронуться губами до ее полураскрытых губ. Пыл любви все еще румянцем горел на ее щеках. Ник оставался в ней. Она не возражала.
В противоположность Конни, которая всегда прямо ставила вопросы, он хорошенько подумал, прежде чем решился произнести три простых слова:
— А что теперь?
— Ты пришлешь мне цветы, глупый!
Он засмеялся:
— Непременно, любовь моя.
Откинув в сторону каштановые волосы, он поцеловал ее в лоб и выскользнул из нее в первый раз, но когда-нибудь будет и в последний. Он с ужасом отогнал от себя эту мысль.
Устало прикорнув рядом с Конни, он прислушался. До него донеслись звуки отдаленного боя. Видимо, мятежники отступили на окраину города.
Диск луны смотрел на них уже через другое окно. Ее свет диагональной полосой пересекал комнату, освещая обнаженное тело Конни и оставляя Ника в тени. «Лунный свет уже разлучил нас», — подумал он.
— Что вы будете делать, когда твой отец окажется на свободе?
— Спасибо, что ты сказал «когда», — тихо прошептала она.
Он сжал ее руку.
— Он будет на свободе, Конни, даже если для этого мне придется…
Как возвышенно и благородно, подумал он, но неотвязная мысль преследовала его: что же потом?
Она сжала его в объятиях:
— С двумя мужчинами, которых я люблю больше всего на свете, я буду счастливейшей из женщин.
Какие бесценные слова! Ника вдруг охватило чувство обиды. На себя, на этот мир. Он не только влюбился в женщину, которой вряд ли был достоин, но он еще хочет, видите ли, чтобы Конни и ее отец остались в Лампуре. При таком-то политическом климате! Они не останутся здесь, даже если он воспользуется любовью Конни и потребует от нее остаться. Но этого он никогда не сделает.
— Вы сразу же уедете?
Он почувствовал ее внутреннее сопротивление. Она тихо вымолвила однако:
— Я могу остаться, Ник.
— Я не хочу этого.
Конни стало холодно. По коже пошли мурашки. Она села и потянула на себя одеяло. Ник не дал ей укрыться выше колен. Он положил руки на ее колени, бледно белевшие в темноте, слегка надавил на них, и она развела их в стороны.
— Я не позволю тебе остаться, — сказал он. — Это будет слишком уж похоже на плату за освобождение твоего отца.
— Ты думаешь, поэтому я с тобой в постели?
Он провел рукой по ее пахнущей медом, гладкой и бархатистой коже, такой чувствительной к его ласкам. Его пальцы скользнули по внутренней стороне ее бедер и отыскали ту суть, к которой стремились, и проникли в нее. Конни ловила ртом воздух.
— Ты же сама говорила, Конни: если любишь кого, всегда нужно быть рядом. Любимых людей так легко потерять. Твоя мать умерла, а ты хочешь отослать отца в Америку одного? Это невозможно. Тебе надо будет уехать вместе с ним.
Ее разум противился его словам, но тело уже сдалось на милость его ласк.
— Нет, — повторяла она снова и снова.
Нет — несправедливой судьбе, нет — грязной политике и политиканам, нет — безумию всех войн, нет — расставанию с любимыми…
Его искусные пальцы делали свое дело. Она пылала.
Полчаса назад, когда они впервые занялись любовью, ей казалось, что ее тело плавно покачивается на медленно вздымающихся волнах высокого прибоя. Ее оргазм не походил на то, что испытывал неиствовавший на ней Ник, мощными толчками и глубокими погружениями старавшийся проникнуть в самую суть ее сутей.
Она радовалась, что принимает его в свое лоно, обхватив его бедра своими нелепо забинтованными ногами. Она радовалась, что он проникает в самые сокровенные глубины ее естества, туда, где женщина отдает мужчине все, что она может ему отдать.
Но времена меняются, роли тоже. Теперь наступил ее час. Теперь он доводил ее до исступления, двигая большим пальцем по крохотному сосредоточию ее чувственности.
— Нет, — умоляла она, лежа перед ним и выгибая спину. — Пусть это никогда не кончается.
Он накрыл бедром ее бедра, лег грудью ей на грудь, прижав ее к постели.
— Подожди, — прошептал он и своим ртом прикрыл сорвавшийся с ее губ крик и мольбу взять ее.
Охваченная неистовым желанием и потоком разноречивых эмоций, она не могла настаивать, она не могла изменить ход вещей в этом мире. Она тяжело и часто задышала, когда возбуждение начало спадать.
Он заговорил первым, стараясь успеть высказаться до того, как она сможет ему возразить, до того, как мало-мальски связная мысль оформится в ее разгоряченном сознании, слившись со всеми ее сомнениями, мечтами и надеждами.
— У нас нет будущего, но я люблю тебя. Знай это. Что бы ни случилось, я хочу, чтобы ты помнила это. Обещай мне.
— Обещаю.
— Мы не сможем никогда жить вместе. Я перебрал все и не нашел, что можно было бы придумать. Но когда ты уедешь, как бы далеко ты ни была, что бы нас ни разделяло, помни, я люблю тебя.
Ей самой непонятны были слезы, появившиеся у нее на глазах. Отчего? Всего лишь разговор двух влюбленных. Сладкие и горькие слова в темноте. Ей хотелось многое сказать ему.
