– С одной ты царь горы, а с другой тряпочка без жилки, – говорю я.
– Кому как не тебе знать, – спрашиваю я.
– Ты же перетрахал весь район, – говорю я.
– Ну, за исключением своей жены, – улыбаюсь я.
– Да, – задумчиво кивает он.
– Кстати, – меня что-то раздражает, неуловимо, я пытаюсь вспомнить, что именно, и лишь усилием воли, потому что алкоголь и таблетки уже сработались, спелись, вытаскиваю это на поверхность.
– Дневник!
– Что за хрень? – спрашиваю я.
– Он уже в папочке? – интересуюсь я.
– Он фигурирует в деле? – спрашиваю я.
– Дай-ка угадаю, – поднимаю я руку.
– Не участвует.
Пока я говорю все это, он успевает выкурить еще одну сигарету и отправить ее – снова щелчком – за окно. Огонек улетает назад, сверху он наверняка такая же искорка, как и огни автомобиля, пусть и меньшая по размерам, но искорка. Я втягиваю в себя воздух с никотином и жалею, что бросил.
– Начать никогда не поздно, – ухмыляется он. – Скоро мы развернемся и поедем обратно.
– В город? – я вдруг понимаю, что устал.
– Ага, – кивает он. – Подружимся, научу тебя водить машину. Хочешь?
– Нет, – отвечаю я.
– Ни того ни другого.
– Ну и зря, – пожимает он плечами.
– Дело твое, – говорит он.
– Высадишь меня у дома, – забываю я об осторожности.
– Нет, – говорит он.
– Сначала мы посетим ее квартиру, – сообщает он.
– Посмотрим, что там да как, – грустно улыбается он.
– Дневник я сжег, – кивает он.
– Там не было ничего, что помогло бы расследованию. Так, пара записей, как ты классно ее трахаешь, еще какая-то чушь, что-то о детстве, в общем…
– Это улика, – говорю я.
– Расслабься, малыш, – говорит он.
– Улики – это когда дело серьезное, – объясняет он.
– А тут… – пожимает он плечами.
Все это начинает меня доставать. Дело то серьезное, то пустяковое. Эти качели меня раздражают. Я прикрываю глаза. Легавый начинает меня утомлять, но за миг до того, как я послал его, и послал матерно, он говорит мне:
– Дело-то не в тебе.
Наверное, я и правда выгляжу удивленным. Он кивает и говорит:
– Вся фишка в том, что ее и правда довели до самоубийства.
– Я знаю, – говорит он.
– У меня есть предположения, – объясняет он.
– Ух ты, – моментально трезвею я.
– Ух я, – он, кажется, и не пьянел, хотя выпил больше, чем я.
– Следи за дорогой, – вспоминаю об этом я.
– Случится то, что должно случиться, – говорит он.
– Она была нафарширована говном типа того, что жрешь ты, – говорит он.
– Подумаешь, – говорю я.
– Все мы жрем что-то в том или ином виде, – говорю я.
– Да, но не сто доз за один раз, – говорит он.
– Если бы она не застрелилась, то все равно умерла бы через несколько минут, – говорит он.
– И ей подсунули снимки, – говорит он. – Снимки и записи.
– Специально. Чтоб у нее крыша вообще поехала. Она ведь ревнивая была, – говорит он.
– Снимки-и-и-и, снимочки, – тянет он. – Записи, запис-с-сочки.
– Какие? – у меня мурашки бегут по ногам, это из-за неудобного сидения, я знаю.
– Твои, малыш, – грустно говорит он.
– Отличные, – говорит он.
– В смысле? – спрашиваю я.
Он скептически смотрит на меня, и я затыкаюсь.
Снимки и правда отличные.
– Становись тут! – говорит она.
– Вот так. А теперь упри руку в бок и гляди в камеру победителем! – говорит она.
– Ты уверена? – ухмыляюсь я.
– В чем? – мурлычет она. – В том, что ты победитель, парень? Если это не так, почему я перед тобой на карачках, а?
Она изворачивается так, чтобы смотреть мне прямо в глаза, и я едва сдерживаюсь. На мгновение мы слепнем: это сработала вспышка. Куда проще было бы задействовать современную кинокамеру – тем более что у меня есть, и я, ей-богу, умею ей пользоваться и люблю, поэтому, собственно, я дублирую все это на камеру. Но Оля, о нет, Оля предпочитает старую добрую фотокамеру со вспышкой, которой достаточно, чтобы ослепить противоракетную оборону США.
– Этой вспышки, – говорю я, – достаточно для того, чтобы ослепить всю противоракетную оборону США.
– Оооо, – стонет она и глядит мне в глаза.
– Надеюсь, мне не хватит кассеты, – хихикаю я.
– Ты припас вторую, – хихикает она.
– О-д-да, – соглашаемся мы одновременно.
К концу сета мы едва соображаем, что происходит. Если бы это происходило в бочке с дерьмом, мы бы глотали его, лишь бы продержаться на плаву еще пару минут. Еще пару часов. В паху я не чувствовал ничего, вообще ничего: да уж, стоит мне разойтись, и я хорош. Так я и сказал Оле перед тем, как мы отправились к ней, предварительно захватив мою камеру и купив пленки для ее фотоаппарата.
– А твоя девушка, – игриво потерлась она носом о воротник моего свитера, – твоя девушка ничего не скажет?
– Она ничего не узнает, – говорю я.
– Да и нет ее у меня, – объясняю я.
– Она просто женщина трудной судьбы, которая спит со мной, чтобы избавиться от невроза, который внушил ей ее муженек, – говорю я.
– Она ревнивая, – говорит Оля.
– Еще как, – снимаю я с нее бюстгальтер.
– Это не имеет значения, – говорю я.
– Я ей не принадлежу, – справедливо рассуждаю я.
– Она тебя убьет, – изворачивается она под моими руками.
– Или меня, – запускает она свои руки в меня.
– Или нас, – улыбаюсь я.
Камера уже включена.
С Олей мы знакомимся на вечеринке, которую устраивают в российском посольстве для представителей культурной и ученой элиты Молдавии. Поскольку я одной ногой на подножке этого поездка – осталось пару научных работ утвердить – и при этом совсем не похож на ходящий фикус, не ботаник и не сухарь, – меня любят и приглашают. Всегда приятно, когда в компании есть умница, да еще и рубаха-парень. Кое-какие мысли о несовместимости роли рубахи-парня с горстями антидепрессантов и литрами спиртного я
