В том, что имели место чьи-то происки, сомнений не возникало, ибо Сандимыч, как следовало из сегодняшнего урока, намеревался проводить контрольную сам. Факт, что такая скоропалительность совершилась за его спиной, говорит о нечистоплотности предприятия, а на него и реагировать нужно соответственно. Но как? Открытое выступление может только навредить Сандимычу. И потом, ничего неизвестно наверняка. В общем, все сошлись на том, что эту чертову контрольную нужно постараться всем написать и посадить Фулию в лужу. Сказать, конечно, легче, чем сделать, ибо трудно предположить, что им подсунет Фулия, да и шпоры не помогут: потеряли навыки, поскольку Сандимыч отучил. Ну, может быть, осталась лишь пара «шпорсменов» высокой квалификации.
Первым среди них считался Петя Малеев — знаменитый училищный художник. Офицерская служба вряд ли ожидала его, и на учебу он не обращал никакого внимания. Принципиально. У нас, говорил, у художников, это не принято. Зато шпорсмен был отменный. Его художественный талант как раз и начал проявляться в изготовлении изящных, убористых шпаргалок, так что если бы не переманила станковая живопись, быть бы ему мастером книжной миниатюры. Недюжинные способности проявлял он и по части изобретательного использования своих шедевров. Все его обмундирование было напичкано потайными карманчиками: поясной ремень вмещал десяток фотокопий, за обшлагами прятался набор расцарапанных целлулоидных манжет, а латунная бляха прикрывала вход в самое потайное место, отведенное для документов особой важности. Он и Фулия были бойцами одного класса и, похоже, испытывали удовольствие от обоюдного общения, ибо оно заставляло непрерывно совершенствоваться. К чему только не прибегала Фулия в стремлении уличить Малеева, сколько ни конфисковывала его произведений, он на все реагировал спокойно и на всякое изъятие делал успокоительный жест: не волнуйтесь, все не выгребла. С возрастом Петя стал все чаще одерживать верх. Еще в прошлом году Фулия позволяла себе прощупывать рукава или исследовать нижнюю часть его мундира. Петя всему подчинялся, как голубь, пока кто-то из класса не бросил реплику, что обыскивать человека — значит ущемлять его достоинство.
— Это кто там заговорил о достоинстве? — возмутилась Фулия. — Нечестный человек не имеет никакого достоинства. Никакого!
— Показать? — неожиданно спросил Петя.
— Что? — оторопела Фулия.
— Достоинство, — как ни в чем не бывало ответил Петя.
— Джентльменское, — хихикнули сзади.
Петя и суфлер были немедленно изгнаны с урока, но с тех пор досмотры прекратились.
Эта история вспомнилась недаром: в предстоящих событиях Пете отводилась далеко не второстепенная роль. Разработанный на Курилах план заключался в том, чтобы на время контрольной всем сгруппироваться возле нескольких отличников, дождаться от них решений, а затем организовать передачу шпаргалок по цепочкам. Чтобы исключить возможность перехвата, передачу следовало сделать одновременно, «всем вдруг», и на этот момент отвлечь внимание Фулии. Отвлекающий маневр возлагался на Марью Ивановну. То было доброе и общительное существо, привязанное к ребятам, особенно к тем, кто припрятывал угощение и, по определению начальника училища, относился к пасюкам. Марья Ивановна принадлежала к тому же племени, только имела опрятную белую шерстку. Ее цвет, конечно, не устраивал проказников, и для выполнения заданной операции форму одежды Марьи Ивановны требовалось сменить. Перекрашивать должен был Петя Малеев, ему же поручалось выпустить ее на задание. Тот испытывал гордость и даже нечто вроде охотничьего азарта, который прорывался через обычную невозмутимость, — поручение поднимало поединок с Фулией на новую ступень, переводило в сферу художественного творчества, где в отличие от математики Петя чувствовал себя более уверенно.
На большой перемене, как раз перед контрольной, агента доставили в комнату художников, где у Пети был свой уголок, и тот приступил к работе. Сделать это раньше посчитали нецелесообразным по соображениям конспирации и из опасения, что крыса-чистюля попытается нарушить боевую раскраску. Результата увидеть не удалось, Петя завернул удивленную Марью Ивановну в холстину и в сопровождении телохранителей последовал в актовый зал. Предосторожность не оказалась лишней. На пути им встретился старший лейтенант Мухин, офицер-воспитатель Сережи Ильина, который подозрительно уставился на почтительно транспортируемую тряпку и уже был готов заглянуть в нее. Одному из телохранителей пришлось вскрикнуть и гулко шлепнуться на пол. Обеспокоенный Мухин бросился на помощь, сразу же позабыв о подозрении, после чего боец невидимого фронта благополучно занял исходную позицию.
Контрольная началась и пошла обычным ходом, ну, может быть, испытуемые вели себя смирнее обычного. Фулию это обстоятельство особенно не удивило: работа серьезная, не до озорства. Она ходила по рядам, пристально наблюдая за каждым, и только для острастки роняла привычные фразы: «прекратите шептаться», «я все вижу», «не вертите головой»…
Заветная минута наступала все ближе, но дела у отличников, кажется, шли не блестяще. Ветров еле одолел один пример, а к остальным даже не знал, как подступиться. Похоже, что в таком же положении находились и другие. Сидевший впереди Алишер передергивал плечами, его поза выражала крайнюю озабоченность, Сережа Ильин вытянул по столу бездеятельные руки и отрешенно уставился в одну точку, недоуменные лица мелькали и за другими столами. Беспокойство начало ощущаться и среди тех, кто ожидал результатов решения: время урока перевалило за половину, а авральной работы пока не предвиделось. Фулия почувствовала нарастающее напряжение и усилила дозор.
— Перестаньте вертеться! — накинулась она на Малеева, пытавшегося поймать чей-нибудь разрешающий взгляд. — Где ваши руки?
— Петенька, вынь пальчик из… — Лабутя решил отвести удар на себя.
— Лабутенко! — Фулия, переменив маршрут, направилась к нему.
— Подождите, — изобразил он чрезмерную увлеченность, — сейчас долопиталю…
По рядам пронеслось оживление: один из примеров как раз предусматривал нахождение предела двух функций по правилу французского математика Лопиталя. Ох, уж этот Лабутя, всегда учудит.
— Встать! — рассердилась Фулия.
Лабутя стал неохотно подниматься. На его лице явно читалось неудовольствие занятого человека, которого отрывают по пустяку. И вдруг оно разом изменилось — Малеев, воспользовавшись тем, что внимание Фулии отвлечено, достал затворницу из тряпицы и осторожно опустил на пол. Ребятам, которым был виден проход, не могли подавить изумленные звуки. Петя постарался на славу: Марья Ивановна превратилась в гадкий серый комок, с ярко оранжевым хвостом, начинавшимся чуть ли не от самых ушей. Вокруг ее красных глаз шло белое обрамление, а вся мордочка располосована, как у людоедов племени «ням-ням». Марья Ивановна схватила брошенный кем-то кусочек сыра и, присев на задние лапы, стала пробовать угощение. Брюхо ее тоже было располосовано, так что создавалось впечатление скелета. Лабутя радостно хмыкнул. Фулия проследила за его взглядом и стала бледнеть. Петя шикнул, Марья Ивановна, бросив сыр, побежала по проходу, за ней тянулся мерзкий оранжевый хвост.
— А-а… — закричала Фулия и начала оседать на пол.
Такого, конечно, никто не ожидал. В зале наступила мертвая тишина. Лабутя испуганно смотрел на поверженную Фулию — на полу она выглядела совсем маленькой — и беззвучно шевелил губами. Наконец у него прорвалось: «Мы не хотели… мы не хотели…» Ему стал надоедливо вторить вице-сержант Седов: «Что же теперь будет? Что будет?» Первым вышел из оцепенения Алишер.
— Кончайте скулеж! — сказал он с неожиданной властностью. — Мишка, беги за врачом. И запомните: мы ни при чем — женщина увидела мышь и испугалась. Петя, забирай Марью Ивановну и куда-нибудь спрячь…
— Да, да, — сразу оживился Седов, — мы ничего не знаем и ничего не делали, так и доложу.
Хороший он был парень, Витька Седов, особенно не вредничал и ребят никогда не продавал. Правда, очень любил докладывать. В его характеристиках, настоящих и грядущих, всегда будет значиться: целеустремлен, настойчив в достижении целей… Однако цель ему всегда нужно указывать. Иное дело Алишер: тот вовсе не гусарского вида и на парадах может ходить только в середине колонны, зато в неожиданной обстановке никогда не растеряется. Это, можно сказать, его стихия.
Прибежал испуганный доктор. Его усилиями Фулия наконец-то пришла в себя, пробормотала, чтобы все немедленно заняли свои места, после чего ее с величайшей предосторожностью принялись выводить из зала. На выходе она вдруг спохватилась насчет листков с контрольной работой и даже выказала намерение вернуться. Ее дружно успокоили, а Мухин дал громкую команду и с показной ретивостью стал собирать
