— Малеев!
— Двойка.
— А вы, выходит, списывали?
— Двойка, — дипломатично повторил Петя.
— Лабутенко!
— Двойка с плюсом.
— Плюс за что?
— Списывал, но с отвращением…
— Новиков!
— Тройка.
— Понятно. Далее, полагаю, опять пошли двоечники. И неужели не нашелся ни один человек, который имел бы в себе мужество уклониться от недостойных действий? Ни один из полсотни?
Ну как же, нашелся — Ильин. Класс вспомнил про изгоя, наказанного общественным презрением, и теперь чуть ли не с гордостью прошелестел его именем. Сандимыч, однако, не обратил внимания на шелест и сказал так:
— Теперь каждый должен поработать сам: сравнить прибытки с издержками и образовать общий результат. А потом подумать, стоило ли ради получения жалких оценок ловчить, лгать, ссориться? Тем более что оценки оказались мнимыми. Жизнь еще не раз поставит вас перед выбором: либо сиюминутная выгода, либо измена самому себе. В таких случаях нужно всегда помнить, что сиюминутность быстро исчезает, а пятна на совести остаются навсегда.
Этими словами Сандимыч закончил урок и собирался покинуть класс.
— Товарищ капитан! — бросился к нему Голубев. — Поставьте мне тоже двойку, как всем. Вы же меня не поняли. Вы же спросили, сам ли я писал, я и ответил по-честному. За меня ведь никто не писал, почерк мой, проверьте. Если бы спросили, списывал или нет, тогда другое дело…
На него было жалко смотреть. Сандимыч покачал головой.
— Что ж, если вы считаете, что я оценил вас неправильно, спросим товарищей, пусть оценят они.
Класс, решивший по примеру Ильина проявить принципиальность, согласно прошумел: единица. Пусть знает, как идти против общего уговора.
— Вы слышали?
— Товарищ капитан, вы еще меня не спросили.
— Нуте-с?
— Ноль целых пять десятых! — звонко отчеканил Голубев.
— Хорошо, что вы сами сознаете недостойность своего поведения.
Сандимыч опять было собрался идти, но Голубев чуть не остановил его за рукав.
— Товарищ капитан, подождите! Вы как-то нам сказали, что человек подобен дроби: в числителе то, что о нем думают, а в знаменателе то, что он думает о себе сам.
— Это не я, это Толстой сказал.
— Тем более. Теперь посчитайте, что выходит: они — единица, я — ноль целых пять десятых. Посчитайте, дробь ведь простая…
Сандимыч улыбнулся:
— Были бы вы таким же находчивым у доски, горя бы не знали. Ладно, если уж вспомнили действия с дробями, ставлю вам двойку.
— Ура-а! — закричал Мишка.
За всю историю училища это был, пожалуй, первый случай, когда двойка сделалась предметом радости.
Вечерняя поверка
Полковник Ветров просматривал рабочие материалы к научному отчету, которые подготовили сотрудники отдела. Материалы были так себе, скорее даже никакие, ибо не давали возможности понять, что же хотели сказать исполнители. Этот наукообразный стиль Ветрову был хорошо знаком. Он начал расцветать в послевоенную пору, когда требовалось дать политическую оценку исследуемой проблеме и обязательно покопаться в истории, чтобы обосновать отечественный приоритет.
От работы его оторвал пронзительный звонок красного телефона — прямая связь с начальником института. В просторечии его именовали «трубой» — по аналогии с допотопным видом связи капитанского мостика с машинным отделением, тем более, что их начальник имел морское происхождение и носил звание контр-адмирала.
Полковник взял трубку и представился.
— Здравствуйте, Евгений Петрович, — услышал он мягкий адмиральский баритон, — чем заняты?
Ветров доложил о работе над отчетом.
— Понимаю, что время у вас напряженное, — сказал контр-адмирал, — и все же не могли бы найти минуту, чтобы зайти ко мне?
Зеленцов возглавлял институт не очень давно. Раньше он работал в высоких сферах, чуть ли не в ЦК, и принес оттуда необычайную обходительность. Это был руководитель новой формации, не отягощенный знаниями из узких областей, но обладающий особой широтой мышления, способностью быстро ориентироваться в обстановке и хорошо ладить с людьми любого ранга. Он легко связывал лабораторные испытания нового приемника с последними нашими мирным инициативами в Европе, а разработку пульта управления связным комплексом с принципиальными вопросами военного строительства. Причем его цепкий ум умел выявлять такие связи, которые им, технарям, никогда не пришли бы в голову. «Ну, такой у нас не задержится, — сделали вывод в институте, — получит вторую звезду и уплывет». Так, по-видимому, и должно было случиться — уж больно скромным казалось их суденышко для такого капитана.
Зеленцов в отличие от предшественников избегал всякого хождения «в народ» и, должно быть, даже не представлял, где находятся основные научные подразделения и службы института. Посещению кубриков и трюмов он предпочитал постоянное бдение на капитанском мостике, но тем не менее всегда располагал свежей информацией о положении дел. Для этого учредили специальную группу — адмиральский штаб. Конечно, за счет научных сотрудников, ибо штатным расписанием такая группа не предусматривалась. Из нее сразу же посыпались в подразделения разнообразные распоряжения, анкеты, таблицы, которые следовало немедленно заполнять. Часто представители штаба появлялись сами, учтивые и надменные. Большинству из них дозволялось ходить в гражданской одежде под предлогом частого выезда в «почтовые ящики» и правительственные учреждения, где не принято появляться в форме. Но на самом деле это служило только предлогом. От капитана, пришедшего за очередной справкой к полковнику, можно было легко отмахнуться, тогда как общение с сугубо вежливым человеком в штатском требовало по традиции особой почтительности.
Старый «предбанник» перед кабинетом начальника института переделали в просторную приемную, для чего сломали стенку соседней комнаты. Вместо дежурного по части, который занимал предбанник при выезде начальника, в приемной теперь постоянно находился адмиральский адъютант — лощеный лейтенант в форме такой изящности, словно ее прислали из Парижа, если там, разумеется, шьют форму для советских офицеров. Ветрова он отличал, заметив, с какой уважительностью относится к нему босс, и сейчас, увидев его, резво вскочил, открывая дверь в адмиральский кабинет.
Зеленцов вышел из-за стола. Здоровался он примечательно, не так, как иной — сунет клешню да еще смотрит в сторону, не прекращая постороннего разговора. Нет, адмирал не протягивал, он выдавал свою руку как подарок, обратив ладонью вверх, фиксировал на пару секунд пожатие и пристально заглядывал в глаза. Казалось бы, мелочь, но человеку становилось приятно даже от такого мимолетного внимания.
Нет, он положительно нравился Ветрову не только обходительностью, но и этими расчетливыми движениями теннисиста, которыми может похвастаться далеко не каждый человек такого звания. Сколько ни помнил Ветров, а он надел погоны в десятилетнем возрасте, армия всегда славилась дебелыми
