Оказалось, что после стольких лет удачной маскировки не так-то просто взять и сразу же стать заметным. Не ходить же в самом деле с плакатом «Я — шемобор!». Лучше всего найти носителя и начать демонстративно его окучивать. Легко сказать — найти! Дмитрий Олегович даже заметил одного парня, очень напоминающего носителя, но тот шустро нырнул в подземный переход возле Гостиного двора и затерялся в толпе.
В тот день шемобор Маркин и сёстры Гусевы один раз постояли рядом в пробке в соседних маршрутках, дважды пересеклись на эскалаторе — старухи спускались в метро, он поднимался наверх, — несчитаное количество раз в одно и то же время проходили буквально по соседним улицам, но так и не увидели, не почувствовали друг друга.
Дмитрий Олегович хорошо запомнил последнюю встречу: Бойцы были похожи на двух разъярённых человекоподобных хищников. Конечно, сейчас он не обращал внимания на двух маленьких неприметных старушек со старомодными сумочками. Сёстры Гусевы в свою очередь зорко присматривались к подворотням и закоулкам, выискивали таящихся и скрывающихся. Где им было узнать своего врага в человеке, расхаживающем по улицам совершенно открыто и свободно.
Наступил вечер. Дмитрий Олегович устал, замёрз и проголодался. Эрикссон, который наверняка легко мог вычислить место дислокации зловредных Бойцов, не показывался, хоть ученик и пытался посылать ему мысленные сигналы. Маркин скрипнул зубами — из-за этих старух может всё сорваться. С чего он вообще взял, что с лёгкостью найдёт Бойцов в огромном городе? Может быть, правила игры поменялись, и теперь он — ищет, а они — прячутся? В таком случае, играть можно до бесконечности: тот, кто прячется, всегда находится в более выигрышном положении, поэтому Бойцов в каждой команде мунгов обычно двое. «Там у Джорджа в охранниках какой-то бывший гопник подвизается, — подумал Дмитрий Олегович. — Пообещаю ему денег, пусть позовёт своих ребят и поможет мне с поисками. Деньги, правда, придётся клянчить у Джорджа. Отвратительно и унизительно. А может быть... Да зачем искать? За те же деньги нанять двух артисток, пусть переоденутся, загримируются, роли свои запомнят».
Может быть, для того, чтобы отправить Мишу и Колю в крысиный ад, в самом деле нужно привести к ним этих Бойцов. Но для того, чтобы узнать правду о договоре, который подписали родители, достаточно найти двух более-менее убедительных старух.
Поскольку шемобор и не думал прятаться, то он не заметил невысокого черноволосого парня, свернувшего во двор следом за ним. Не заметил и две серые тени, мелькнувшие и затаившиеся в тёмном углу.
Джордж пришёл домой незадолго до возвращения друга. Обычно он оставался внизу до последнего посетителя, но иногда позволял себе отдохнуть — хозяин всё-таки, имеет право.
— Если хочешь есть, поторопись. Елена Васильевна приготовила восхитительный пирог с рыбой, я выпросил немного для тебя, но постепенно подъедаю его сам. Так что раздевайся и топай на кухню, — объявил он.
— А водки с перцем выпить у тебя найдётся? — хрипло спросил его друг, вваливаясь на кухню. — Я сегодня весь день шлялся по холодным улицам этого отвратительного и негостеприимного города, и одного только пирога с рыбой мне будет недостаточно.
— За что же ты так наш город-то ненавидишь, не понимаю? — пожал плечами Джордж, доставая из кухонного шкафа едва початую бутыль очередной самодельной настойки.
— Ты разве не чувствуешь, как он давит на тебя?
— Город давит? Не чувствую. Может быть, привык? — пробормотал хозяин и потянулся за рюмками. — А как именно он давит?
— Всей своей гранитной мощью, всей своей недолгой историей, всеми своими мифами и легендами. Вцепился в загривок и всё сильнее сжимает зубы.
— В загривок вцепился? Может быть, тебе сходить к мануальному терапевту? Они такие проблемы легко устраняют. Хочешь, прямо сейчас Даше позвоним — я её сто лет знаю, она мне позвоночник выправила так, что...
— Это не мне, это городу нужен мануальный терапевт. Такой, который вправит ему на место историю. Потому что невозможно, немыслимо так долго находиться в этом густом киселе, замешанном на прошлом и будущем. Я сижу в этой комнате, а история течёт сквозь меня, и портреты бывших жильцов укоризненно смотрят на меня со стен.
— Надо же, какой ты впечатлительный. А на меня они не смотрят, хотя я не поленился и вызнал историю этой квартиры и даже всего дома. Послушай, это довольно забавно: пять лет назад моя квартирка была частью огромной коммуналки. Ну, не слишком огромной, но и не маленькой всё же. Потом её выкупили какие-то ребята, в той половине, что побольше, поселились сами, а этот закуток, с выходом на чёрную лестницу, им почему-то не понравился. Вон там, где кончается коридор, раньше был проход дальше, стену потом поставили.
— То-то мне всё время хочется пройти сквозь эту стену, — хмыкнул Дмитрий Олегович. — Подхожу к ней, утыкаюсь лбом, иду назад. Я думал, это привычка.
— Привычка?
— Неважно. Там, где меня Эрикссон держал, тоже был такой фокус со стеной.
— Фокусов здесь много. В моей комнате, например, жил сумасшедший, его даже по два раза в год госпитализировали. Но он умер за двадцать лет до перепланировки. Потом комната досталась одной весёлой семейке: муж и жена — хиппи, у них — вечные посиделки, эзотерика доморощенная, медитации, харе- кришна, а потом они как-то вдруг всем племенем откочевали в неизвестном направлении, прихватив ещё парочку жильцов. Просто исчезли, ничего с собой не взяв. Непонятная история: вдруг раз — и уехали навсегда. Даже дверь не закрыли — впрочем, они её никогда и не закрывали. Кто-то из их компании потом приходил, говорил, что они все уже в нирване, комната им не нужна, но им занялась милиция, а комната отошла государству. Ещё здесь математик один жил, всё мечтал решить какое-то уравнение, сидел ночами над тетрадью, писал формулы. И когда вдруг понял, что к чему — в четыре часа ночи, — у него в ручке паста кончилась. И в другой тоже. И карандашей не нашлось. Он хотел было кровью дописать, как и положено настоящему мученику науки, но пока булавку нашёл, пока палец расковырял — всё забыл. И так уже не вспомнил, а тут перестройка — и он стал компьютерами торговать, переехал вскоре в отдельную квартиру. А здесь поселилась гадалка...
— Хватит, — твёрдо сказал Дмитрий Олегович, — на этом погружение в историю дома предлагаю прекратить. Тем более что я её и без того чувствую. И так везде. Во всём, я имею в виду, городе. В других городах такого нет.
— Ты говоришь это для того, чтобы никто не догадался, что ты безумно любишь Питер. А кто — никто? Чтобы я не догадался? А я догадался. И что теперь? Думаешь, я буду обидно смеяться и показывать пальцем: смотрите на дурачка, он в город влюбился, как будто город ответит ему взаимностью
— Да насчёт взаимности я как раз совсем не переживаю.
— А насчёт чего переживаешь?
— Ну это же так банально — любить Петербург. Всё равно что Анджелину Джоли любить. Много ли надо ума и фантазии, чтобы полюбить её? Нет, не много.
— Она, кстати, отличная.
— Да не то слово. Увидел — и люби. А с Питером сложнее.
— Ты имеешь в виду Брэда Питта?
— Я имею в виду этот чёртов город, в котором мы сейчас находимся.
— Потому что ты здесь родился. И любить город, в котором родился, — это так банально, правда?
— Особенно, если он такой красивый...
— ...как Анжелина Джоли
— Да при чём тут... Ну да, это же я сам. Вот если бы я в нём не родился. Если бы он был другим.
— Если бы Анжелина Джоли была ископаемым мамонтёнком Димой.
— Отличный мамонтёнок, кстати. Тёзка мой. И такой же, как я, ископаемый... Да, так было бы проще. Этот город слишком много обо мне знает. Он помнит меня слабым.
— Слабым? Тебя? В три месяца и три дня от роду?
