25.03.1926
Вечером был у АА в Шереметевском доме. Лежит на диване, но сегодня в очень хорошем настроении, тихая веселая, 'благостная'. Разговаривая, шутит, но и юмор примиренный какой-то.
На стуле лежит том Гонкуров на французском языке — том, которого она еще не читала. Собралась его читать.
Читала недавно статью к 'Vita Nuova' — по-итальянски.
Говорили много — о работе и на все темы, которые являлись по ассоциации с чем-нибудь связанным.
В девять часов я ушел домой и сейчас посмотрел на первую редакцию стихотворения 'Слоненок', как АА просила меня (она нашла сходство в ней с итальянским стихотворением, цитируемым в статье к 'Vita Nuova', но сравнивала текст по памяти и не могла точно вспомнить одной строчки 'Слоненка').
Рыбаков — завтра. Вино — два бокала, хорошее.
Гуковские — о 'Финском празднике' Тихонова.
Мандельштам — был перед отъездом. Денег не возвратил. Получил переводы Талтани и Бальзака (?). Жена зовет скорей; Маня — о Вагинове; кулисы квадраты. В них заключает. Узнавал о поезде. Поехал домой, а оттуда — на вокзал.
Гизетти был у Пунина. Об Анненском — указала на Верлена ('Шарманка') и что-то еще.
Удивительная способность говорить без смысла. Через такую точку я воспринимаю... Философствования. Ничего не могла понять и уловить. Такая же работа, как у АА о Гумилеве.
Кривич — несчастный, голодный, нищий, придавленный. Жалко. Сейчас понятно, что не делает, а раньше? Столоначальник.
Шилейко не повезет и не поедет к Тапу. Сегодня упрашивал выпить чаю. Вчера беспокоился о Тапе — 'Я уж не решилась сказать'.
Тап. Болен. Вчера возили (на Васильевский остров), остригли — холодно. Беспокоилась, ночь не спала, а еще опухоль у Тапы. Сегодня поехали на Васильевский остров, опять взяли Тапу, привезли. Опухоль с прошлого года пустяки.
26.03.1926
Мои стихи. На улице у Инженерного замка. Нескромный вопрос. 'Синезвездность' — 'Ц. Л. Ф.' Цецилия? 'Видите, на какие выдумки приходится идти поэту'. Даты. 'Это мой способ! Александр Сергеевич тоже так делал'. Мой нескромный вопрос. 'Пишу иногда'. А в тетради — правильные даты. 'У меня тоже'.
'Стихи брызжут — Николай Степанович советовал записывать, когда у меня так бывало'.
'Тебе я писем не пишу...' — не индивидуальное.
'Оставь любви веретено...' — хорошее стихотворение.
'И плакать не надо, и думать не надо...' — 'свет, а впереди — плохо. Окончание плохо'.
'Оленем или лебедем...' — криминальная строфа, а изменить жалко, может быть, она лучшая во всем стихотворении.
На обратном пути. 'Перебежал дорогу черный кот...' — 'Летает ветер' Мандельштам. 'Есть Гумилев и moi'. 'В котором пленниками пели тени' — 'во взоре'? Ничего не поделаешь — грамматика. Сборное стихотворение.
'Твоим дыханьем навсегда нетленны...' — хорошо сделано. Штампы? Может быть, но они не звучат как штампы, хорошо звучат. 'Перепиши мне, я покажу Николаше (Пунину) — как ценят. Не скажу чье. Отдайте переписать на машинке'.
'Я улыбнулась тебе при встрече...' — хорошее окончание, но в стихотворении есть дефект. Не знаю, в чем причина, не уловила. Может быть, психологический: 'Я уж так тебе улыбнусь, что ты перевернешься!'...'
Лунная ночь. На Марсовом поле снег. Я провалился, АА — нет. Снег, как сахар, плотный. Весна. Чудная погода. Хороша луна в деревьях. Запомню.
В хорошем, в очень хорошем настроении, спокойная, веселая, ласковая. Шутит, и — юмор, но не ирония.
Покупала хлеб (три фунта), сыр (пол-фунта), грушу.
Обратно: вино, белое, апельсин, два яблока, шоколад.
'Пить не буду вина, хочу воду пить. Я не всегда могу пить вино. Иногда даже запаха слышать не могу. А вот у Рыбаковых нельзя отказываться'.
Гумилев — 'Синяя звезда' — от провансальских поэтов. 'Благородное сердце твое' (по-итальянски). Вымышленное имя: 'Синяя Звезда'. Вся от прованс. А если бы было — стилизация, скучно до тошноты было бы. А здесь Гумилев похож на себя до последней степени — и точность, и реализм до Маяковского, и адрес, и себя называет...
Опять лечит больного Тапу. Вчера возила его в лечебницу на Васильевский остров, оставила его там, сегодня ездила опять, взяла его...
В Москве пресыщены Пастернаком. Наступает реакция против него: у всех на зубах вязнет его 'школа'.
Гизетти был в Шереметевском доме, у Пунина. АА разговаривала с ним говорила об Анненском, указала на влияние Верлена ('Шарманка') и др.
Гизетти говорил довольно бессмысленно.
Говорили о Белинском. Сказала, что 'не выносит' его, что он скучен, необразован, обладал грубыми вкусами. АА считает, что Белинский сыграл в литературе отрицательную роль.
26 (?).03.1926
Позвонил ей. Решили, что я сейчас же выйду встретить ее, потому что она идет в Мраморный дворец, по магазинам, и обратно в Шереметевский дом.
Встретил ее на Фонтанке. Пошли по скользкому, заледеневшему тротуару. Сегодня лунная, прозрачная сине-зеленая ночь, бодрящий весенний порывистый ветер и бездонное небо. Хорошо.
Шли в Мраморный дворец. В проходе у Инженерного замка АА заговорила о 'синезвездности' моих стихов. Я стал читать ей стихи свои — прочел несколько. На Марсовом поле АА сошла с дороги и осторожно ступила на снег плотный, заледеневший, хрустящий — твердый, 'как сахар', — сказала АА. Я последовал за АА. Она ступала легко, я проваливался, чем даже удивил ее. Вышли снова на дорогу... Я предложил читать стихи — и говорили о них. У Мраморного дворца я остановился и поджидал ее минут пятнадцать, пока она была там. Вышли. Шилейко очень ее уговаривал пить чай, но она не хотела заставлять меня ждать. На обратном пути — опять через Марсово поле. Я прочел АА еще три стихотворения (всего — пять-шесть).
Потом вышли на Симеоновскую, на Литейный — ходили из магазина в магазин, покупали — бутылку вина, два яблока, апельсин, плитку шоколада все в разных.
27.03.1926
Говорила о контрафакциях. Известны три таких издания стихотворений АА:
1. 'Четки' (Берлин);
2. 'Четки' (Одесса, во время пребывания там белых);
3. 'Белая стая' (Кавказ, Рафалович);
АА: 'Богатая невеста!'
Я у АА от трех до пяти. Она лежит. Скоро пришел Пунин, мы поговорили еще немного, и я ушел.
28.03.1926
Ко мне приехал Горнунг. Я условился по телефону с Пуниным, что приду с Горнунгом в пять часов.
В пять АА лежала — все так же больная. Мы пробыли очень недолго. Горнунг сидел как в воду опущенный, а я читал вслух воспоминания Кардовской, которые он привез из Москвы.
АА при чужих всегда старается быть оживленнее и не показывать своего плохого самочувствия; так и здесь — больше обыкновенного шутила и говорила. Я увидел, что это ее утомляет, и быстро ушел с Горнунгом. Вечером пришел снова, уже один. АА просила меня отпечатать фотографию, где она снята в позе сфинкса, обещанную ею Пастернаку, — она хочет переслать ее с Горнунгом.
Пунин был дома. Мы втроем говорили — Пунин и АА наперебой рассказывали мне о Комаровском, описывали его внешность: он был громадного роста, широкоплечий, полнолицый; жесты — они у него были
