с негашеной известью. Их обоих спасли санитары. Теперь они ходили неразлучной парой. Виктор внимательно осмотрел брюки, пощупал материал и начал натягивать их на потрепанные кальсоны. Брюки оказались короткими, и Виктор выругался. Хозяин хаты, в которой квартировал Виктор, покачал головой, сел на лавку, отстранил протянутую ему пачку сигарет:
— Предпочитаю свои. — Вытащил из кармана кисет и протянул его сидевшему рядом Юзефу: — Курите… Прекрасное сукно, — сказал крестьянин, после того как скрутил здоровенную цигарку и затянулся дымом, — не износишь до смерти.
— Они тоже ходили в этих штанах до смерти, — засмеялся Игнац.
— Кто?
— Полицейские.
— Вам смешно, — вздохнул крестьянин. — Вы отсюда уйдете, что вам терять? Только жизнь. А я?
— А вы что?
— Хату могут сжечь, — крестьянин загнул черные, с задубевшей кожей пальцы, — живность заберут, а в придачу и жизни лишат. Вот и весь мой доход за те несколько злотых, которые получу от вас за картофель и молоко.
— А вы расчетливый человек, — обиделся Игнац.
— А ты по-другому считаешь? — усмехнулся хозяин.
— Конечно. Фрицев настрелять, самому остаться живым, а после войны взять кусок земли и хорошую бабу.
— Или березовый крест за заслуги.
Все засмеялись. Игнац сказал нечто такое, о чем боялись даже мечтать. После войны… Что тут говорить, война затянулась. Гитлер сильный: воюет в России, в Африке, держит в руках столько государств, и ему хватает людей, чтобы бороться с партизанами. И кто знает, когда это будет — «после войны»…
— У меня есть пол-литра. — Крестьянин понизил голос. — Самогон, не хуже водки. Принесу, чтобы баба не видела. Ну как?
— Давайте. — Лесник аж губы облизал. — Что за вопрос?
— Ведь мы должны быть в боевой готовности, — скривился Васька.
— Только по стопке. — Лесник любил выпить.
— Нельзя.
Лесник выругался и снова потянулся за сигаретами, которые добыли вчера возле Ксенжей Воли из жандармских вещмешков. С жандармами был и полицейский. Фашисты были из Рахова. Скорее всего кто-то донес, так как они сразу пошли к Чапле. Отца взяли прямо за столом, сыну удалось убежать огородами в лес и предупредить отряд. Партизаны успели перерезать немцам дорогу. В перестрелке Чапля был ранен в ногу, трех жандармов убили на месте, а полицейского добил Алексей.
— Что вы за вояки! — Крестьянин покачал головой. — Выпить не хотите! Я в ту войну никогда от горилки не отказывался.
— Да, — сказал Витек, — выпьешь и легко голову потеряешь. Любит пуля больше пьяного, чем трезвого.
Командир отряда приказал менять посты.
Командир отделения собрал своих возле стодолы. С минуту смотрел на них заспанными глазами: он только недавно лег и теперь никак не мог проснуться.
— Мильчек и Конус — к лесочку, — распределял он посты. — Жбик и Моцны — к дороге…
Юзеф Коваль не стал ждать до конца развода часовых. С Конусом так с Конусом. Все равно… Сменили они Янека Козека из Домбровки и Тараса. После налета карателей на Домбровку Янек избегал встреч с Ковалем. Считал, что жандармов привел в деревню по своей неосторожности Юзеф. Сам Шимек успел скрыться в лесу, но мать и Зоську убили. Янек Козек какое-то время ходил как в воду опущенный. Пришел в себя, лишь когда получил известие, что отец жив. Остался, однако, хмурым, почти не разговаривал и никогда не улыбался. Брат его, Костек, куда-то ушел. Говорили, что служит в спецгруппе штаба округа Гвардии Людовой. Юзеф Коваль всегда при виде кого-нибудь из Козеков думал, что хотя и не он привел смерть в Домбровку, однако все-таки он был предвестником несчастья.
Конус отошел два шага в сторону и скрылся в кустах. Юзеф обрадовался этому. Осторожно раздвинул листья, положил винтовку и оперся на локти. С некоторых пор он стал ценить одиночество. Именно из-за нелюдимости и прилип к нему псевдоним Мильчек — Молчун. Он смотрел на пологие склоны холмов, кусты можжевельника, на поля и редкий лесок. Все видно как на ладони. Рука машинально тянется к винтовке. И каждый раз, как дотрагивается до нее, он чувствует нечто вроде облегчения.
Только два месяца прошло с той ночи в лесу, когда его позвали к костру и он услышал грозно и сурово прозвучавшие слова: «Садись и рассказывай». Порой ему казалось, что минули годы. Отодвинулись куда-то в прошлое, затерялись в извилинах памяти подробности его ночного перехода из Мнихова в Домбровку. Иногда, однако, воспоминания овладевали им, особенно когда приходили сообщения об арестах в городе. Было тяжело и больно… Надо было прикончить ее уже после первого появления немца в доме Лыховского. Он должен был догадаться, что тот визит был неслучаен. Слепой, глупый человек! Но поздно. Никакие раскаяния не в состоянии вернуть жизнь людям…
И вот теперь, в ночи, только карабин был немым свидетелем раздумий этого человека. В дарованной ему жизни у него оставалась только единственная цель: убивать… Его не расстреляли, хотя могли и даже должны были сделать это. Его выслушали. Он не оправдывался и ничего не скрыл. Выслушали, посовещались и решили принять в свои ряды, чтобы он мог кровью искупить свою вину. Так сказал ему командир отряда Янек. Затем заговорил отец, сильно постаревший за эту ночь, и голос его звучал резко:
— Если у тебя осталось хоть сколько-нибудь совести, а это, видимо, так, ибо сам пришел к нам, умей умереть как человек, как солдат, как мужчина. Понимаешь?
Позднее старый признался ему, что в ту ночь он полностью положился на решение Козы и Янека. А они понимали, что у Матеуша не было сил судить собственного сына, и с уважением отнеслись к старому Ковалю. Коза не мог поверить, что, однажды сломившись, человек сможет когда-нибудь выпрямиться и избавиться от малодушия. Ему было трудно произнести слово «расстрелять», но другой меры наказания он не видел. Янек же долго молчал, взвешивал, а затем предложил:
— Дайте его мне в отряд.
— Не боишься? — спросил Коза.
— Нет. Парень ведь знает, что такое война. А из таких получаются хорошие солдаты.
Каждый человек в отряде думал о будущем, хотя и не говорил об этом вслух. А вот у него, Юзефа, будущего не было. Он был уверен, что должен погибнуть, ибо над ним тяготела вина, требовавшая искупления. В противном случае на этом свете не оставалось места для справедливости. И все же жаль, что этого не будет. Не будет этой дымки над долиной, ручья, запаха земли… Жаль, что не придется еще раз пойти в мастерские, ощутить в руках тяжесть ключа, втянуть в ноздри запах металла и масла, услышать перестук молотов и усталое дыхание рабочих.
Но прежде ему надо заплатить долги. Начало уже положено: убил двух жандармов. Первого — на шоссе месяц назад. Темным вечером они натянули между деревьями стальной тросик. Залегли в траве и ждали. Время тянулось медленно, холод пробирал до костей. Около полуночи послышался шум мотора. Затем показался мотоцикл с коляской, в которой был установлен пулемет. Ехали трое.
Наскочив на трос, мотоцикл встал на дыбы, перевернулся и полетел в кювет. Водитель разбился о груду камней, солдат, сидевший сзади, неподвижно лежал в стороне, уткнувшись лицом в асфальт. Тот, который сидел в коляске, пытался скрыться. Юзеф быстро совместил прорезь прицела своего видавшего виды обреза с силуэтом бегущей фигуры и выстрелил. Немец как подкошенный рухнул на землю.
— Мастерски ты его, — похвалил Янек. — Хороший глаз.
— Так получилось, — скромно ответил Юзеф, в душе радуясь похвале.
— Пусть и впредь почаще именно так получается, — улыбнулся командир.
Вторым был немец, убитый им возле лесопилки в Озерках. Гитлеровцы строили там армейские бараки. Янек старательно спланировал операцию, однако на деле все получилось совершенно по-другому. В тот
