На участке, где они собирались проводить операцию, линия железной дороги делала крутую кривую. Густой кустарник давал возможность скрытно подойти к железнодорожному полотну. Роман оставил отряд в лесу, а сам с командирами отделения отправился на рекогносцировку. Открывшийся вид зачаровал их: насыпь, гудевшие провода, рельсы… Пусто.
— Здесь, — сказал Роман.
В охранение были выделены отделения Тараса и Весека. Они разошлись в противоположные стороны, припали к земле, слились с ней… Люди Юзефа помогали отвинчивать гайки двум неизвестным, встреченным в лесу. Работа шла медленно, так как покрытая ржавчиной резьба поддавалась с трудом. От напряжения и спешки дрожали руки. В этот момент на насыпь взобрался Роман, остановился рядом с работавшими.
— Замена пришла, ребята, — сказал он, улыбаясь. — Спокойнее, успеете…
То ли уже сдвинулись гайки, то ли вид и слова командира успокоили людей, но работа пошла быстрее. А они даже не заметили, что Роман каждую минуту посматривал на часы.
— Готово, — сказал один из незнакомцев, — остальное мы…
Юзеф приказал своим людям уйти с насыпи и укрыться в кустах. А те двое легко сдвинули с места рельс, посмотрели на командира.
— В укрытие!
Теперь оставалось только ждать. После полуночи рельсы слегка задрожали. Шел поезд. Юзеф встал, прошел вдоль отделения.
— Стрелять только по команде, — приказал он.
Затем жуткий лязг вагонных буферов, треск ломавшихся досок, скрежет железа и крики. Несколько передних вагонов вздыбились и полезли друг на друга. Крики усилились, замигали ручные фонарики. Роман немного приподнялся.
— Огонь! — бросил он Ковалю.
Юзеф отвел затвор автомата. Ударила первая очередь. Ей вторили выстрелы карабинов. Роман подтянул отделение Тараса и приказал атаковать немцев. Однако фашисты уже успели прийти в себя и ответили сильным огнем. Тарасу пришлось отойти, унося раненого. Роман подполз к Юзефу и некоторое время наблюдал за боем.
— Надо уходить, у нас слишком мало оружия, — сказал Юзеф.
— Согласен. Дай сигнал.
Юзеф пронзительно свистнул. Огонь партизан начал ослабевать. Затем Коваль приказал своим людям отходить в лес по очереди. Сам ушел последним, когда убедился, что Романа рядом уже не было.
8
Долгими зимними вечерами наступившего сорок третьего года, если не было неотложных дел, Матеуш Коваль обычно сидел возле печи и размышлял. Он скрывался в Кобелине в доме Карольчака, выдавая себя за родственника хозяев, выселенного из Мазовше. Сам не слишком разговорчивый, хозяин не очень докучал гостю. Дочерей своих он уже давно повыдавал замуж, сын где-то воевал. О нем только и было известно, что в тридцать девятом перебрался в Румынию. Временами, когда приходили вести о борьбе поляков — участников Сопротивления на Западе, Карольчак с гордостью говорил Ковалю:
— Мой тоже… Парень всегда был проворным…
— Куда только не забросила судьба наших, — вздыхал Коваль и замолкал, думая о своих: младший пропал, как в воду канул, о Юзеке говорить не позволяли условия конспирации, а Антек…
Воспоминания часто возвращали его в холодный, дождливый день осени прошлого года. Тогда он пришел к Барлугу, чтобы укрыться у него на пару дней, собрать донесения с мест, выслать связного в округ и немного отоспаться. Едва вошел на кухню, как увидел странного человека.
— Шимек прислал его, — шепнул Барлуг.
— Зачем?
— Сам расскажет.
Человек пил молоко, стуча зубами о край кружки. Капли дождя стекали по черному, заросшему лицу. Коваль ждал, неторопливо набивая в трубку табак, а когда тот, выпив молоко, подошел к столу, протянул ему кисет. Дрожавшие пальцы неловко сворачивали толстую самокрутку, рассыпая табак.
— Давно не курил, — сказал незнакомец.
— Тяжело без курева.
— Иногда больше хотелось курить, чем есть.
— Ну, теперь рассказывай.
— Я из гетто.
— Это я вижу.
Мужчина оперся локтями о стол. Голос монотонный, усталый.
— За колючей проволокой сначала умерла мать, затем младший ребенок, через месяц старший, потом отец. С голоду… С той поры мы держались втроем: я, жена и ее брат. Старшего немцы взяли, когда раскрыли организацию Видершталя. Мы работали у Мельцера — хорошая работа… Жандармы следили, чтобы никто не вышел за проволоку. Страх навалился на людей, они целыми днями молились о спасении.
Коваль посасывал уже погасшую трубку, машинально кивал головой. Проволока… Высокая непроницаемая ограда перерезала кривые улочки. У ворот охранники в черных мундирах, часто чередовавшиеся с жандармами в зеленых шинелях. Из этих ворот иссохшие, заросшие мужчины с шестиконечными желтыми звездами на лохмотьях тащили платформу с трупами. Иногда людей под конвоем выводили на работы.
А с наступлением темноты сквозь проволоку тянулись руки. Брали все, что давали: картофель, хлеб, сало. Возле ограды часто гремели выстрелы. В таком случае все решали быстрота прыжка, ночная темнота и крупица везения. Тот, кому этого не хватало, оставался у колючей проволоки… Раввин советовал искать спасения в молитве, все мучения объяснял гневом творца. Напрасны века ожиданий, годы лишений, не дойдут они до земли обетованной, ибо господь отвернул свой лик от избранного им народа.
— Портной Апфельбаум служил в свое время в армии и был на фронте. Он начал собирать молодежь, которая не хотела мириться с такой жизнью, — тем же бесцветным голосом продолжал мужчина. — Нельзя, говорил, дать себя прикончить, как ритуальную курицу. Надо искать тех, кто стреляет в немцев.
Коваль снова кивнул головой. В гетто, по поступившим сведениям, некоторые хотели бороться, и им была нужна помощь. Усиленно искали возможность установления контактов. Через группы рабочих? Их сильно охраняют. Через возчиков? При них всегда был немец. Через продавцов продуктов? Для них важен только хороший заработок. Наконец Коваль отыскал электрика, которого иногда вызывали туда для работы. Парень согласился быть посредником.
— Говорил со мной этот Апфельбаум, — мужчина снова потянулся за махоркой, — но я не захотел. Почему? Я работал у Мельцера, было что пожрать…
— А Апфельбаум посылал тревожные сообщения о поголовном вымирании людей. Просил напасть на охрану, а жители гетто помогли бы изнутри. Может быть, так удалось бы спасти хоть часть людей.
— Апфельбаум ходил к раввину, а затем к Мельцеру, — говорил человек изнуренным голосом, — умолял, чтобы старейшины помогли спасти евреев.
Коваль знал: нить оборвалась. Электрику никого не удалось найти. Люди, к которым он обращался, как в рот воды набрали. Словно земля разверзлась и поглотила Апфельбаума вместе с его организацией.
— Раввин говорил, что он, какой-то презренный еврей, не будет совать свой нос в предначертания свыше. Что, в конце концов, значит Апфельбаум в сравнении с господом? А Мельцер собрал нас и сказал, что в эти тяжелые времена нельзя дразнить немцев и тем самым навлекать несчастья на всех. Он хочет спасти только послушных воле бога людей. Пусть же власти возьмут на работы Апфельбаума и его товарищей. На следующий день пришли жандармы.
«Наверное, расстреляли их всех за еврейским кладбищем», — с горечью подумал Коваль.
