Чеперуха, не считается с реальной обстановкой, и нам придется временно отложить его в сторону. А почему он не считается с реальной обстановкой, ты узнаешь из краткого курса истории ВКП/б/, который мы начинаем с сегодняшнего дня, — Иона Овсеич сделал паузу. — Товарищи! Царская Россия позже других стран вступила на путь капиталистического развития.
Чеперуха поднялся с места и сказал, что хочет добавить два слова, но Иона Овсеич не обратил внимания и еще раз повторил:
— Царская Россия позже других стран вступила на путь капиталистического развития. До 60-х годов прошлого столетия в России было очень мало фабрик и заводов. Весь ход экономического развития толкал к уничтожению крепостного права.
— Овсеич, — опять без разрешения поднялся Чеперуха, — что ты нам рассказываешь за царя Гороха! Меня интересует сегодня и завтра, а за царя Гороха я не хочу слушать.
— Он не хочет! — схватилась Клава Ивановна. — А кто ты такой, чтобы хотеть или не хотеть! Я тебя спрашиваю: кто ты такой?
— Подожди, Малая, — сказал Дегтярь, — я понимаю твое возмущение, другие товарищи тоже возмущаются, хотя пока молчат, но ты не права, когда спрашиваешь Чеперуху, кто он такой, чтобы говорить и задавать вопросы. Он имеет полное право говорить и задавать вопросы, и мы должны отвечать. Гражданин Чеперуха, история ВКП/б/ есть история трех революций: буржуазно-демократической революции 1905 года, буржуазно-демократической революции в феврале 1917 года и социалистической революции в октябре 1917 года. Теперь я тебе задам вопрос: до тысяча девятьсят пятого года была Россия и рабочий класс или они вдруг свалились с неба в тысяча девятьсот пятом году?
— Почему с неба? — удивился Чеперуха. — Я сам видел своими глазами броненосец «Потемкин», когда он стоял за волнорезом, А потом мы бежали на Платоновский мол, там хоронили матроса Вакуленчука.
— Значит, — остановил его Дегтярь, — была Россия, был рабочий класс, и надо оглянуться назад, чтобы понять.
— Милости просим, — сказал Чеперуха, — кто забыл, пусть оглядывается, но мне лично интереснее знать, как мы живем сегодня и как мы будем жить завтра, а не вспоминать каждый день, как было при царском режиме. Было плохо, да, было плохо, но зачем с утра до вечера тыкать в глаза, если люди и так помнят.
— Люди! — хлопнул себя по колену Иосиф Котляр. — А я уверен, не все люди, и человек, который так рассуждает, не помнит и не хочет помнить!
Чеперуха налился краской, как бурак, вскочил в третий раз, но Оля схватила его за пиджак и усадила на место.
Иона Овсеич сделал рукой знак, чтобы все успокоились, и хотел продолжать занятие.
— Подожди, — остановил Чеперуха, — я хочу уйти, а когда будет про сегодняшний день, пусть меня покличут.
— Иди, пьяница, иди протрезвись! — крикнула вдогонку Клава Ивановна.
Иона Овсеич велел Малой угомониться и, кстати, напомнил всем присутствующим, что занятия по Краткому курсу истории ВКП/б/ целиком добровольные, кто не имеет желания — двери широко открыты.
Люди зашумели, никто не хотел, чтобы его ставили рядом или даже просто сравнивали с Ионой Чеперухой, одна Оля сидела безучастная, с пустыми глазами, но глупо было бы требовать от женщины, при таком муже, другого настроения.
Наутро уже весь двор знал про вызывающее поведение Ионы Чеперухи, и у всех было одинаковое мнение: сообщить по месту работы, чтобы там взяли как следует в оборот. Только Лапидис был против и повторял, как заведенный, что Иона Чеперуха имеет полное право, и это право гарантирует ему Конституция СССР, поступать по-своему, и нечего хватать его за шиворот и тащить в кружок.
— Ты нашей Конституцией здесь на размахивай! — возмутилась Клава Ивановна. — Все должны посещать кружок и все будут посещать, хоть лопни. А добровольно — это для тех, кто сам понимает, что надо. Ты же посещаешь, а других науськиваешь против. Почему? Лапидис, я боюсь за тебя!
Лапидис сказал, бояться за него не надо, а насчет занятий объяснил; да, у себя на заводе он посещает и даже имеет поручение проводить отдельные занятия, но нельзя же ставить на одну доску инженера и тачечника: инженер должен постоянно работать над своим уровнем, иначе ему грозит застой, а тачечнику не надо бояться застоя — он всегда на колесах. Говоря про колеса, Лапидис нахально улыбался, и можно было только удивляться, что ему так весело, когда у других внутри все клокочет.
Через два дня из Сталинского райотдела милиции пришел оперуполномоченный, позвонил дворничке и велел проводить его к Чеперухе. Потом позвали Клаву Ивановну, в ее присутствии оперуполномоченный повторил, что сегодня утром в трамвае был задержан Зиновий Чеперуха, четырнадцати лет, при нем нашли дамские часы и двадцать пять рублей денег.
— Подожди, — сказала Клава Ивановна оперуполномоченному, — а откуда ты взял, что он украл их в трамвае? Может, он взял их у своей мамы?
— Я же говорила ему! — заплакала Оля. — А он требует, чтобы я в точности описала часы.
— В таком состоянии, — сказала Клава Ивановна, — человек может забыть, как его зовут. Хоть убей, а я не смогу описать тебе ходики, которые десять лет подряд день и ночь тикают у меня над головой.
Оля опять заплакала, закрыла лицо руками, Клава Ивановна тяжело вздохнула, могло показаться даже, что это стон, и в двух словах рассказала товарищу из Сталинского райотдела милиции, какая жизнь у Оли Чеперухи с ее Зюнчиком, который имеет не отца, а пьянчугу с Привоза. На днях, когда все жильцы с огромным интересом занимались по истории партии, Иона Чеперуха, один-единственный на весь двор, поднялся и на глазах у людей хлопнул дверью.
Товарищ из милиции кивал головой, по глазам было видно, что он хорошо понимает и сочувствует, но вдруг он спросил про форпост и актив дома: во дворе есть форпост, есть актив, так неужели пьянчуга-отец сильнее форпоста и общественности?
— Товарищ, — возмутилась Клава Ивановна, — мне удивительно, как ты легко рассуждаешь! Без форпоста и без актива сегодня был бы совсем другой разговор: мама Зюнчика давно ходила бы на свидание с сыном в детскую трудколонию, на Люстдорфской дороге.
Ладно, сказал оперуполномоченный, Зиновия Чеперуху они отпустят, пока возьмут только на учет, однако товарищ Малая и другие, кто несет ответственность по дому, представят в райотдел обязательство, что берут на себя весь надзор и контроль.
Когда милиционер ушел, Клава Ивановна предупредила Олю: теперь пусть она валяется даже в ногах, двор устроит над ними такой товарищеский суд, что вся Одесса сбежится! Оля не обиделась, она только вытирала слезы, повторяла, что они сами все заслужили, и благодарила мадам Малую, которая заступилась, как родная мать, и спасла Зюнчика от тюрьмы.
Вечером Иона Чеперуха со своей тачкой заехал во двор, скомандовал сам себе «тпру!», поднял оглобли в небо, пнул колесо ногой и громко запел песню про трех танкистов: «Гремя огнем, сверкая блеском стали, пойдут машины в яростный поход, когда нас в бой пошлет товарищ Сталин и первый маршал в бой нас поведет!» Лампочка у подъезда перегорела, во дворе было темно, и, чтобы не сбиться с пути, Иона должен был руками держаться за стену. Возле парадного он споткнулся о металлическую тумбу, которая сохранилась еще со старого времени, песня оборвалась, Иона помянул матерными словами бывшего хозяина дома полковника Котляревского и всех остальных эксплуататоров, которые пили и продолжают пить кровь из рабочего класса.
Потом в коридоре, где квартира Чеперухи, трахнули дверью, и поднялся грохот, как будто переворачивали мебель, через минуту из коридора выскочил Зюнчик, вслед за ним Оля, Зюнчик бежал молча, а Оля кричала не своим голосом, что Иона гонится за ними с топором, и пусть соседи помогут, иначе будет море крови.
Тетя Настя, которая все видела в окно, закрыла обе створки, но перед этим закричала «на помощь!», Иона остановился посреди двора и предупредил, чтобы не подходили, а то зарубит на куски. Степан с Ефимом выкатили тачку вперед, повернули против Ионы, как будто собрались ехать прямо на него, и велели бросить топор по-хорошему, пока не поздно.
— Тачка, — вдруг заплакал Иона, — моя тачка! Но я же никогда не был вор, я работал, я всю жизнь работал, как проклятый, а мой сын — вор, мой сын — вор! Степа, Ефим, нате топор — зарубите меня, я
