— Правильно, — сказал Ефремов.
— Только так, — кивнул Плоткин.
Собственно, только так и поступали летчики Первого минно-торпедного полка.
Побеждать во что бы то ни стало — полковая традиция, и эту традицию брали с собой балтийцы в рейд на Берлин.
Рейды на Берлин предварялись воздушной разведкой. Ее осуществляла группа капитана Ф.А. Усачева. Выполняла она свою опасную работу основательно и как-то незаметно, хотя каждый полет был сопряжен со смертельным риском. Командир группы даже в своей морской форме был похож больше на рабочего, чем на военного. Спокойно, тихо отвечал 'есть', когда получал боевое задание. И так же спокойно, никогда не повышая голоса, сам давал приказания подчиненным. За несколько часов до вылета бомбардировщиков Усачев провел свой самолет над морем почти до Штеттина, именно тем курсом, которым должны были лететь Преображенский и его однополчане. Он разведывал погоду.
Плохие сведения сообщать всегда неприятно. Такое положение было у разведчика: густая облачность, местами грозовые тучи. Сравнили его сведения с данными 'бога погоды', как в шутку называли метеоролога балтийской авиации Каспина. Тот заверил:
— Дальше условия полета будут лучше.
Операция возмездия
7 августа 1941 года наши войска вели, упорные бои на Смоленском, Белоцерковском направлениях и на Эстонском участке фронта.
Фашисты в хвастливом сообщении о первых итогах войны, не замечая, что блицкриг уже дал трещину, называли астрономические цифры наших потерь. По их словам, мы потеряли 9082 самолета. Авиация СССР в который раз объявлялась уничтоженной.
7 августа 1941 года наша авиация продолжала наносить удары по мотомеханизированным частям, пехоте, артиллерии противника и аэродромам. Две группы из основной части Первого полка во главе с майором Тужил-киным и лейтенантом Борзовым обрушили бомбы на фашистские мотомехвойска в районе Кингисеппа.
Преображенский, улетая на Эзель, сказал остающимся в Беззаботном тридцати пяти экипажам:
— Вынужден забрать комэсков. Знаю, что вам будет трудно вести борьбу с танковыми колоннами врага. Но надеюсь на вас.
Тужилкин и Борзов не подвели командира…
В этот же день стороной от Ханко прошел 'Юн-керс-88'. Летчик-истребитель тихоокеанец Петр Бринько без труда определил курс вражеского самолета — остров Эзель. Он хорошо помнил предупреждение своего командира Героя Советского Союза Ивана Георгиевича Романенко: 'Не допускать врага к Эзелю!' Бринько до защелки двинул вперед сектор газа, пристроился под хвостом 'юнкерса' и снайперским залпом зажег бомбардировщик. Противник торопливо сбросил бомбы в море и попытался уйти от преследования, но спастись не смог. Объятая пламенем машина вошла в пике. 'Юнкерс' ударился о каменистый берег и взорвался…
В этот же день экипажи, собранные на Эзеле, один за другим доложили: 'К полету готовы!'
В меховых комбинезонах и унтах на земле невыносимо жарко.
— В парной — и то холоднее, — отдувается Преображенский.
Заняли свои места в самолете штурман Хохлов, стрелки-радисты Иван Рудаков и Владимир Кротенке. Они сделали это, пожалуй, рановато, ведь до вылета еще есть время. Но можно понять их нетерпение.
От самолета к самолету идет комиссар. Григорий Захарович Оганезов, 'пламенный комиссар', как его называли в полку, в эти последние минуты перед стартом волновался, пожалуй, больше, чем летчики. Обходил экипажи, смотрел в глаза каждому, жал, — нет, стискивал руку. И для каждого находил несколько слов. Комиссар хотел лететь на Берлин рядовым воздушным стрелком, но Жаворонков ответил решительно 'нет'.
Это ведь совсем не легко — готовить людей к большому испытанию, провожать в полет, а самому оставаться на земле с мотористами, техниками, инженерами, ждать, думать, не подведут ли моторы, не заклинятся ли бомбосбрасвгватели.
Потом он будет проверять подготовку технического состава к приему самолетов, побывает на огневых точках вокруг аэродрома, будет ловить по радио сообщения из Москвы о положении на фронтах. И будет часто смотреть на часы. Вот они приближаются к цели… Вот истребители-перехватчики с черными крестами режут небо пулеметными очередями… Вот летчики прорываются через огонь… Вниз, на голову врага, летят бомбы… И снова взгляд на часы. Он не уйдет с аэродрома, пока последний дальний бомбардировщик не вернется на базу. Если же в бою погибнет экипаж, он, комиссар, посланец партии и сын партии, соберет коммунистов, соберет весь полк и обязательно найдет единственно нужные в такие минуты слова…
Последние секунды перед стартом. Оганезов подошел к машине Преображенского.
— Сверим часы.
— Сверим, комиссар.
Часы комиссара показывают то же, что и часы командира. Вот только полковник с виду спокойнее.
— Не волнуйся, комиссар.
— Хочу не волноваться, да не могу.
— А ты 'моги', Гриша, — улыбается Преображенский. — И вот еще что. Мы прилетим голодные, как черти. Попроси сделать добрый завтрак. И не беспокойся о нас. Все будет хорошо. Бывай!
Преображенский прослушивает моторы. На малых оборотах. На больших. Сердце самолета — двигатели — в порядке.
Теперь переговорное устройство. Штурману:
— Как меня слышите?
— Нормально, — отвечает Хохлов.
— Кротенко, как меня слышите?
— Хорошо, товарищ командир.
— Я тоже хорошо, — говорит Рудаков.
Преображенский отодвигает стекло боковой секции, оглядывает поле. На старт выруливают однополчане — один за другим.
Пора. Яркая ракета прорезает балтийское небо.
Теперь на взлет. Это не просто при большой бомбовой нагрузке и максимальной заправке горючим, но командир уверен в мастерстве летчиков. На взлет!
Белый флажок в руке матроса-стартера бьется на ветру. Тяжело груженные бомбардировщики начинают разбег. Сегодня разбег очень велик. Преображенский смотрит на землю, убегающую из-под колес. Все дальше старт, все ближе граница поля, за которой начинаются хутора. Оставалось не больше 200 метров до конца поля, когда Преображенскому удалось оторвать машину от земли. Бомбардировщик летит медленно-медленно. Нужна большая точность пилотирования, чтобы удержать самолет в необходимом режиме. Но вот убраны шасси, командир следит за тем, как взлетают остальные.
Все в порядке. Все самолеты, выделенные для первого налета на Берлин, в воздухе. Заходящее солнце медью отливает на крыльях бомбардировщиков, которые летят навстречу ночи.
В бортжурнале появляется первая запись: 'Взлет — 21.00'. Именно это время назначил генерал Жаворонков для вылета.
Чем выше, тем холоднее. Уже совсем не жарко в меховых комбинезонах и унтах, и не хочется вынимать руки из теплых рукавиц. А предстоит забраться еще выше. На высоте 4500 метров надели кислородные маски…
Чем дальше от базы, тем лучше погода. Прав оказался синоптик ВВС Каспин.
Взгляд на часы: скоро берег. Преображенский-весь внимание. Именно по береговой черте можно уточнить время выхода на Штеттин.
