Лишь на мгновение мелькнул сквозь облачность изрез берега, но уже ясно, что курс правильный.
— Слева Штеттин. — Штурман Хохлов объявляет это так обыденно, что Преображенский не удерживается от вопроса:
— Ты уверен?
— Точно.
— Ну здорово, если так… Впереди замелькали огни!
— Гавань, — узнает Преображенский. — Полный порядок!
Штеттин узнал и Ефремов.
Но что это? Вспыхнули лучи мощных прожекторов. На Штеттинском аэродроме включили стартовый свет.
Значит, обнаружили, и надо ждать боя с ночными истребителями. Внизу взлетали и садились самолеты, и балтийцы едва сдерживали желание нажать кнопки бомбосбрасывателей. Нет, на этот раз бомбы предназначались не Штеттину. Но почему молчат зенитки, если бомбардировщики обнаружены?
В чем дело? Видно, гитлеровцы приняли советские самолеты за свои. Быть может, это произошло потому, что фашистские зенитчики были уверены в полном уничтожении советской авиации, о чем они читали в своих газетах…
Оставалось каких-нибудь тридцать минут до Берлина. Высота, на которой шли бомбардировщики, достигла 7 тысяч метров. Вторая, черная, линия рядом с красной линией маршрута, намеченного на Кагуле, приближалась к концу…
Преображенский взглянул на землю и чуть не вскрикнул. Уж не галлюцинация ли? Такое случается ночью от сильного нервного перенапряжения: самолет летит правильно, приборы подтверждают это, а летчику кажется, что машина движется в перевернутом состоянии, колесами вверх.
Евгению Николаевичу ничего такого не почудилось, его поразило другое: впереди был виден огромный город. Окна домов не светились, но на улицах и площадях горел свет, четко выделялись квадраты и линии электрических фонарей. Берлин был как на ладони…
На командном пункте круглые морские часы мерно отсчитывали секунды. Оганезов смотрел на карту, на часы, курил и мысленно повторял: 'Уже скоро! Уже скоро!'
Подошел к радисту Федору Рослякову:
— Найди Берлин!
Жаворонков, нервно ходивший по комнате, одобрительно кивнул.
Нить настройки побежала по шкале. Удрученный голос на английском сообщал, что противник подверг бомбардировке Лондон…
— Не то, не то, это Англия. Крути скорее… Марши. Громкие. Уверенные. И гимн-'Германия, Германия превыше всего'.
И вдруг из репродуктора — сирена.
— Это там, в Берлине! — воскликнул радист, поднимаясь.
— Значит, наши, — голос комиссара дрогнул. — Это наши, конечно, наши.
А там, в столице гитлеровской Германии, где только что звучали бравурные марши, надрывался диктор:
— Воздушная тревога, воздушная тревога!
И смолкло все, как обрезало…
Бомбардировщики Первого минно-торпедного полка один за другим приближались к заданным целям. Вот она, минута возмездия. Самолеты с красными звездами на крыльях — над фашистской столицей.
Упругая струя воздуха с шумом врывается в фюзеляж. Это открылись бомболюки. Сбрасыватель освобожден от предохранителя.
На приборной доске пилотской кабины попеременно вспыхивают лампочки зеленая и красная, и Преображенский уточняет курс.
По водным ориентирам и крупным площадным объектам можно представить, где находятся важные цели — бензохранилища, сортировочная, где скрестились десятки железнодорожных путей, Штеттинский вокзал, откуда отправляются эшелоны с живой силой, танками, орудиями…
Штурман слился с прицелом. Вспыхнула белая лампочка, и он отрывисто выкрикнул:
— Боевой! Так держать!
Кнопка электрического сбрасывателя, всегда такая податливая, не хочет, кажется, сдвинуться с места. Но это только кажется: сбрасыватель сработал, и самолет вздрагивает, освобождаясь от бомбового груза.
Проходит немало секунд, прежде чем внизу появляются разрывы.
Яркое пламя вспыхивает в разных частях города.
— Вот пожар, еще взрыв, и еще, и еще! — почти кричит Преображенский…
Группа Ефремова подошла к германской столице через несколько минут после Преображенского. — Еще издали Андрей Яковлевич увидел взрывы и яркие пожары.
'Работа командира', — подумал он.
На фоне ночного неба рвутся снаряды. Но штурман Серебряков, будто его совершенно не беспокоят ни огонь, ни прожекторы, смотрит в прицел… В хвосте самолета свои заботы. Анисимов — у нижнего пулемета, Лучков — у верхнего. Оба в тревожном ожидании боя. Самолет на последней прямой.
— Все, — докладывает Серебряков, нажав кнопку бомбосбрасывателя, — все. Порядок! И дает новый курс. Сразу полегчавшая машина послушна управлению.
Уже в день, когда прилетели из Беззаботного, летчики установили добрые отношения с местными жителями. Эстонцы — рыбаки и земледельцы — охотно помогали балтийцам во всем, начиная от дооборудования аэродрома до снабжения летчиков молоком. Одним из таких надежных помощников был эстонский рыбак, которого все в полку называли дядюшка Энн. В эту ночь дядюшке Энну не спалось. Когда всю ночь гудят самолеты, он спит как убитый. Но сегодня ворочался-ворочался в кровати — не уснуть. Не гудели самолеты. Вечером поднялись, — он видел, — и с тех пор тишина. Смутная тревога заставила старого рыбака выйти из дому. Хотел даже пойти к аэродрому, но что он скажет? Зачем пришел? Уж лучше посидеть на крыльце.
Все дни с тех пор, как на остров прилетели бомбардировщики, дядюшка Энн смотрит на поле с надеждой. Сын у старика сражается в Красной Армии, от него не идут почему-то письма. Эти парни в MopcKoil форме тоже дерутся с фашистами, и дядюшка Энн называет их npи встрече сыновьями.
Когда фашисты сбросили на остров несколько парашютистов-диверсантов, дядюшка первым увидел их и сразу сообщил в полк. И. Т. Шевченко организовал преследование диверсантов. Троих фашистов краснофлотцы убили во время перестрелки. Четвертый, бросая снаряжение, пробежал близ дома старого рыбака, попытался скрыться в лесу, но был схвачен. Дядюшка Энн нашел брошенную фашистским диверсантом книжонку — разговорник для солдат и офицеров германского рейха.
— Подлая книжка, — решил рыбак и отнес ее в штаб.
— Вот гадость, — сказал Ефремов, полистав книжку. Комиссар Оганезов, поблагодарив дядюшку Энна, забрал книжку. Сел и стал читать страницу за страницей. Дочитал до последней строчки и решил собрать людей.
— Зачем? — спросил Преображенский.
— Документ фашистский буду читать.
— Ты серьезно?
— Серьезнен некуда. Ты только посмотри, что пишут!
— Я хочу познакомить вас с этим 'ученым трудом', — начал комиссар, когда авиаторы собрались. — Здесь написано, как вести себя гитлеровцам в России и как мы с вами обязаны их принимать. Вот видите, — комиссар поднял над головой книжонку, — главные слова в разговоре с нами: 'Вход воспрещается', 'Проезд воспрещается', 'Только для немцев', 'Немцам добро пожаловать'. Разговаривать с нами фашисты собираются так, — продолжал Оганезов, — 'Вы должны дать', 'Принесите мне', 'Дайте мне масла, принесите дров, почистите мои сапоги, почините мои штаны'. А вот обращение к нашим женам, сестрам, дочерям: 'Идите за мной. Так, теперь постелите нам постель'. Не дождутся! — закончил комиссар.
— Не дождутся, — повторил командир…Взрывы потрясают Берлин.
