Рассветало, когда на горизонте появились наши бомбардировщики. На аэродроме не спали. Бодрствовали офицеры штаба, инженеры, техники, мотористы. Им положено встречать боевых друзей. Стоял возле своего домика эстонский рыбак дядюшка Энн и, завидев краснозвездные машины, шептал:
— Они вернулись, вернулись!
Летчики смотрели на приближающийся Кагул не так, как несколько дней назад. Все было другим. Своим, родным было теперь для них поле, казавшееся недавно пустым и безрадостным. И хутора эти не заброшены: там живут боевые друзья летчиков — инженеры, техники, мотористы, оружейники…
Бомбардировщики шли на посадку. Как на показательных полетах, точно у знака 'Т', приземлился полковник Преображенскин. Зарулил в укрытие, требовательно, ревниво проследил, — как садятся остальные. Если бы это были учебные полеты, никто из пилотов не получил бы оценки выше тройки. Но командир знал, как устали его летчики, и сегодня не судил их строго.
У Преображенского гудели ноги, словно налитые свинцом. Пальцы дрожали. Воспаленным глазам все вокруг казалось нестерпимо ярким, хотя солнце еще не поднялось над горизонтом.
Летчики окружили своего командира. Полковник с гордостью и нежностью смотрел на боевых друзей. Он видел, что они устали так же, как и он. Вон Андрей Ефремов говорит, что спина болит, словно перебросал сотню тяжелых мешков. Говорит, а в глазах улыбка. Что ж, у балтийских летчиков действительно сегодня праздник. Ведь на всем фронте советские войска ведут ожесточенные оборонительные бои, а им посчастливилось сегодня провести наступательную операцию. И какую!
— Присесть, что ли?
Преображенский не сел — упал на выжженную солнцем, полную росы траву. Лег на спину, раскинул руки, вздохнул:
— Хорошо!
Закрыл глаза, и перед мысленным взором встал — мечущийся Берлин, во взрывах и пожарах, которые лучше всего скажут миру, что советская авиация не уничтожена, что она жива и еще покажет свою силу.
Подъехал на вездеходе Жаворонков. Командир полка поднялся.
— Товарищ генерал-лейтенант, задание выполнено. Вверенный мне полк бомбардировал Берлин.
— Поздравляю и благодарю, — сказал Жаворонков, обнял и расцеловал Преображенского и всех других участников рейда. — Сейчас доложу в Москву. Вы отдыхайте, разбор проведем позднее.
Подошел комиссар. Хотелось так много сказать вернувшимся друзьям, а сказал только, что завтрак ждет.
По дороге встретились три моториста:
— Разрешите обратиться.
— Слушаю.
— Вот рапорт…
'Просим послать нас в морскую пехоту, чтобы мы своими руками могли бить врага', — прочитал Преображенский. Поднял голову, посмотрел на парней.
— Во-первых, рапорт надо писать от себя лично, а не коллективно, медленно начал он…
Напоминание о порядке подачи рапортов потребовалось Преображенскому, чтобы выиграть время и за подчеркнутой строгостью скрыть свое волнение.
Все рвутся в бой! Только вчера пришлось вести неприятный разговор с летчиком Пятковым. Алексея Пяткова Преображенский включил в группу первого удара по Берлину, и он перелетел на Эзель вместе со всеми. Но перед вылетом техник обнаружил в масле металлическую стружку. На таких двигателях лететь на фашистскую столицу — самоубийство. И полковник приказал Пяткову:
— Лети в Беззаботное. Заменят двигатель — тогда и на Берлин можно.
Потрясенный тем, что не будет участвовать в первом полете, Пятков буквально умолял дать ему другой самолет.
— Чей же?
— А разве нет менее опытных летчиков? Преображенский не стал ломать боевые экипажи.
— Лети в Беззаботное, — повторил Евгений Николаевич. — И не думай, что полет легкий: Ленинград закрыт непогодой. Да и моторы, сам знаешь, в каком состоянии…
Над Финским заливом левый двигатель отказал. Пятков пилотировал мастерски и мог вести ДБ на одном моторе. Но тут штурман Волков доложил: впереди по курсу самолет. Фашистский морской разведчик поначалу не проявлял агрессивности, но, увидев, что бомбардировщик поврежден, атаковал его. Волков и стрелки ' отчаянно отбивались, однако противнику удалось повредить и второй двигатель. Балтийцы оказались в заливе, держались на поясах резиновую лодочку не успели накачать. Проходивший неподалеку сторожевой корабль спас экипаж. А ДБ ушел на дно.
Пятков после этого совершил 250 боевых вылетов. Немало было трудных и опасных заданий, но вынужденных посадок — ни одной…
Прав ли был Пятков, стремясь участвовать в берлинской операции? Конечно! Прав, как и мотористы, которые рвутся в морскую пехоту. Их чувства понятны, но мотористы нужны здесь, на аэродроме.
— Рапорт я приму. Но всех, кого можно, мы уже послали, — сказал полковник. — А вы выполняете ответственную задачу — готовите к бою самолеты.
Мотористы отошли. Командир полка не удержался, окликнул:
— Ну вы хоть поняли меня?
— Так точно, — не очень уверенно ответил один. Другие промолчали.
— Недоработали мы, — сказал со вздохом командир. — Что ж делать с ребятами?
— Вернуть рапорт, — посоветовал Ефремов, — и делу конец.
— Делу конец! — повторил Преображенский. — А ты поставь себя на их место… Я этих мотористов понимаю. — Остановился. — Вот что, Андрей, разворот на сто восемьдесят. Идем на линейку.
Инженеры, техники, мотористы уже хлопотали у машин.
— Товарищи, — громко произнес командир. — Я хочу сказать о работе материальной части. Матчасть работала превосходно. Мы с вами, товарищи, поддали фашистам жару! Объявляю вам благодарность!
Так первую похвалу за берлинскую операцию полу чили инженеры, техники, мотористы. А через несколько часов пришла телеграмма из Ставки: Верховный Главнокомандующий горячо поздравлял летчиков-балтийцев с успешным выполнением задания.
Мир захлестнула весть о бомбардировке Берлина. Тревога и нервозность царили в фашистской столице. Недоумение овладело Англией. Сообщения из Соединенных Штатов Америки пестрили вопросительными и восклицательными знаками.
Нью-Йорк объявил: во время удара по Берлину в ночь на 8 августа повреждены Штеттинский вокзал в восточной части и железнодорожная станция Вицлебен в западной части Берлина.
Берлинское радио скрыть факт налета не смогло, но гитлеровцам и в голову не пришло, что удар произведен советскими летчиками. 'В ночь с 7 на 8 августа, — сообщил Берлин, — крупные силы английской авиации пытались бомбить нашу столицу. Действиями истребительной авиации и огнем зенитной артиллерии основные силы авиации противника были рассеяны. Из прорвавшихся к городу 15 самолетов — 9 сбиты'.
Но не было в ту ночь над Берлином ни одного британского самолета. Об этом объявили сами англичане.
'Германское сообщение о бомбежке Берлина, — поспешил внести ясность Лондон, — интересно и загадочно, так как 7–8 августа английская авиация над Берлином не летала'.
Англичане не появлялись над Берлином. Тогда кто же?
В то, что советская авиация уничтожена, верили даже сами главари гитлеровского рейха. Уже после разгрома фашистской Германии был обнаружен дневник Геббельса. 21 июня 1941 года Геббельс записывает, что 'испытывал новые фанфары… Нашел нужные'. Для чего эта музыка, ясно из записи, сделанной в три часа тридцать минут следующего дня: 'Загремели орудия. Господь, благослови наше оружие'. Через несколько суток после начала войны с Советским Союзом: 'Москва, по нашим данным, имеет еще в своем распоряжении около 2000 боеспособных самолетов… Большевики продолжают биться упорно и ожесточенно'. 2 июля Геббельс записывает: 'Мы снова за один день уничтожаем 235 русских самолетов.
