Преображенский, почему-то уже уверенный в том, что Жаворонков даст новое, и притом необычное, задание.
— Скажи о настроении людей, — шепнул Преображенскому Оганезов.
Жаворонков посмотрел на комиссара:
— Ваше слово, товарищ Оганезов!
— После напряженных вылетов мы предоставляем экипажам возможность отдохнуть. Но люди отказываются от отдыха, требуют снова послать их в бой. Привел случай с Борзовым: летчик обгорел, однако наотрез отказался ложиться в госпиталь и продолжает воевать.
Что ж, и Преображенский и Оганезов докладывали верно. Правда, они ничего не сказали об износе моторов, но Жаворонков и не спрашивал о состоянии техники. Это он выяснит сам. Главное, что боевой дух полка высок. Генерал встал. Участник гражданской войны, старый коммунист, он высоко ценил то, что называют моральным фактором.
— Товарищи! Верховное командование поставило перед вашим полком особо важную задачу. — Генералу словно не хватало воздуха. Он помолчал, переводя дыхание, и продолжал:
— В ответ на разрушение наших городов и бомбардировку Москвы Верховное командование приказало бомбить военные объекты в столице фашистской Германии Берлине!
Преображенский и Оганезов, как по команде, встали.
Командир полка произнес, как клятву:
— Мы выполним эту задачу!
— Не сомневайтесь, товарищ генерал! — сказал комиссар.
— Другого ответа от вас, товарищи, не ждал! — Жаворонков крепко пожал им руки.
Они стояли, смотрели на генерала, понимая, что не-все еще сказано. Жаворонков разгадал состояние летчи — ~ ков:
— Вы хотели бы, конечно, знать подробности. Но это позднее. Скажу лишь, что пока в операции будет занято двадцать экипажей. Какие именно? Это должно предложить командование полка, затем вместе обсудим. Помните только, что с полка не снимается ответственность и за выполнение задач, которые вы решаете сейчас. Из этого надо исходить…
— Откуда будем работать? — спросил Преображенский.
— Работать будем с острова Эзель, с аэродрома Кагул. — Генерал улыбнулся: ему понравилось любимое слово полковника — 'работать'. — Надеюсь, понятно, почему выбран именно Эзель. — Жаворонков подошел к карте. — Видите, сегодня ближе к Берлину нет ни одного нашего аэродрома.
Преображенский молча кивнул.
— Сколько времени потребуется вам на перебазирование? — спросил генерал.
— Четвертого августа на рассвете будем на Кагуле, — твердо сказал Преображенский.
— Хорошо. — И, обращаясь ко всем, Семен Федорович напомнил:
— До прибытия на Эзель об операции никому ни слова!
Жаворонков отпустил всех, кроме командира полка' Предстояло решить, кто будет командовать бомбардировщиками в рейдах на Берлин. Жаворонков сам очень хотел бы оказаться за штурвалом ведущего самолета, но это было невозможно: в последние годы генералу не выпадало возможности должным образом потренироваться в пилотировании. К тому же ДБ-3 требовал особенно тщательной подготовки… Значит, ему, Жаворонкову, руководить операцией приходилось на земле и с земли. А кто будет командовать в воздухе? Для себя генерал еще в Москве решил, что группу возглавит Преображенский. Но что он сам думает об этом? Жаворонков спросил у командира полка:
— Кого, по вашему мнению, следует назначить командиром группы удара по Берлину?
— Доверьте мне, товарищ генерал! — ответ Преображенского прозвучал как твердо принятое решение. Семен Федорович сделал вид, будто не согласен:
— Но ведь большая часть полка останется в Беззаботном. Следовательно…
— Товарищ генерал, я прошу назначить меня командиром группы. Я должен быть с той частью полка, которая выполняет задание Ставки, — волнуясь, настаивал полковник. — И в Беззаботном я оставлю надежные силы…
— Быть по-вашему, Евгений Николаевич, — совсем не по-военному сказал Жаворонков. — А кого возьмете штурманом группы?
— Капитан Хохлов лучше, чем кто-либо другой, справится с заданием.
— С вами, Евгений Николаевич, и с Хохловым — решено. К исходу дня доложите состав всех двадцати экипажей для операции, — сказал на прощание Жаворонков…
Стрелок-радист Кротенке удивленно посмотрел на командира, вышедшего из штаба бригады. Час назад был хмур, как туча, а теперь улыбается загадочно и мурлычет что-то под нос.
Преображенским овладело тревожное и одновременно радостное состояние. Знал, что поведет в пекло, в ад, что один осколок в двигатель — и верная гибель, но был счастлив, что ему и его летчикам доверено столь ответственное дело…
А генерал Жаворонков, оставшись один, засел за формуляры, доставленные по его требованию из полка: его интересовало состояние самолетов и двигателей. Сведения оказались неутешительными: многие машины изранены, моторы выработали значительный процент моторесурса. Жаворонков послал наркому Военно-Морского Флота радиограмму о состоянии техники, просил срочно пополнить самолетный парк. Затем он выехал снова в Ленинград, к командующему ВВС фронта генералу Александру Александровичу Новикову.
Новиков ломал голову: зачем прибыл Жаворонков?
А Семен Федорович молчал, напряженно думая о своем, и это напряжение передавалось Новикову. Наконец Жаворонков сказал:
— Александр Александрович! Вы третий человек в Ленинграде, которому я это сообщаю. Больше знать не должен никто…
Генерал Новиков — впоследствии Главный маршал авиации — в своих воспоминаниях рассказывал, что сообщение Жаворонкова удивило его. Новиков где-то в глубине души не очень поверил сначала в успех операции: 'Как они будут прорываться через мощную систему противовоздушной обороны Берлина?'
И еще он думал о гражданском мужестве Жаворонкова, не побоявшегося пойти на такой риск. Ведь в случае неудачи…
Генерал Новиков отогнал эти мысли. Он распорядился, чтобы балтийцам была оказана помощь.
Моонзундский архипелаг до войны называли воротами к Риге, Таллину и Ленинграду. С началом боевых действий архипелаг стал щитом на пути к этим портам и сразу привлек внимание гитлеровского командования. Уже в июне фашистская авиация бомбила Эзель — крупнейший из островов Моонзунда. Несколько раз фашисты пытались высадить здесь десант. Над подступами к островам архипелага шли непрерывные воздушные бои, в которых отличились лейтенанты Александр Мироненко и Петр Сгибнев, впоследствии Герои Советского Союза, мастера воздушного боя.
И Жаворонков и Преображенский знали, что жизнь на Эзеле будет беспокойной и опасной. 4 августа перед самым вылетом командир полка предупредил командиров эскадрилий, чтобы экипажи проявляли особую бдительность в воздухе. Радиообмен он запретил.
Вылететь всей группой — двадцатью бомбардировщиками — не удалось. Пять машин нуждались в замене двигателей. В небе над Беззаботным построились и взяли курс на Эзель пятнадцать ДБ. Хотя доставку бомб на остров командующий КБФ возложил на корабли, Преображенский и его летчики взяли с собой по тысяче килограммов фугасок. Близ Нарвы — неожиданный встречный пулеметный бой с 'юнкерсами'. С маршрута балтийцы не сошли.
Островные аэродромы летчики знали лишь по карте. Пристально вглядываясь в изрез берега, они теперь старались запомнить наиболее характерные ориентиры.
По сравнению с обжитыми местами базирования на материке островной аэродром, к которому точно вывел Преображенский свою группу, ничем не напоминал такие базы, как Котлы или Беззаботное. Пейзаж унылый, однообразный. Далеко друг от друга как-то сиротливо стояли крестьянские дома.
Сделав круг над полем, Преображенский повел самолет на посадку. За ним Плоткин, Гречишников, Ефремов, Беляев, Фокин, Пятков и все остальные…
Балтийские летчики собрались в пустующем здании школы, в светлой классной комнате. Рядом с
