– Боже мой, Виктор, ты даже в худшей форме, чем я.
Я потер грудь и ощутил боль от татуировки.
– Тебе неизвестна даже половина происходящего. Запомни раз и навсегда, Бет: какие бы неприятности с тобой ни случались, мои неприятности всегда гораздо хуже. А сейчас я пойду и выясню, какие деньги могут тебе перепасть.
– Давай.
Я встал и повернулся к Юджину Фрэнксу, который смотрел на нас с надеждой на лице.
– На сколько ты надеешься? – тихо спросил я у Бет.
– Мне все равно, – откликнулась она.
– Тогда я постараюсь.
Направляясь к Фрэнксу, я отрицательно покачал головой. Он поднял брови.
– Безнадежно, – сказал я. – Извините. Ее абсолютно, решительно нельзя купить. Она собирается оставаться в квартире до последней минуты, отпущенной законом. Она сказала, что сделает это из принципа.
– Ненавижу принципы, – сообщил Фрэнкс. – Им нет места в юридической практике.
– Это всем известно, – согласился я. – Но такая уж она женщина.
– Вы не можете ее переубедить?
– Я пытался, – сказал я. – Испробовал все средства. Давайте скажем, чтобы дело готовилось к слушанию. Мы где-то в середине списка, поэтому нас вызовут после полудня.
Он посмотрел на часы.
– Я не могу ждать весь день слушания этого дурацкого дела. У меня назначена встреча с партнером- распорядителем по поводу нового клиента.
– Стэнфордом Куиком? С тем парнем, который представляет фонд Рандольфа?
– Это клиент, который назначается государством. Остальные – корпоративные гиганты.
– Почему это так срочно?
– Он типичный ублюдок. Не желает, чтобы простой партнер заставлял его ждать.
– Простите, Юджин, но она непреклонна. Я не буду возражать, если мы отложим…
– Вы имеете представление, сколько мы теряем за каждый день отсрочки строительства? Нужно решить это сегодня.
– Хорошо. Тогда у нас нет выбора, кроме как предстать перед судьей.
Мы подошли к дверям зала суда, открыли их. И тут же по нам ударил гомон и запах. Зал в тот день напоминал ожившую поэму Эммы Лазарус, начертанную на основании статуи Свободы: усталые, сбившиеся в кучу люди, бедняки и бездомные, ищущие приюта. Фрэнкс понюхал воздух и отступил на шаг.
– Виктор, что, если мы предложим сумму, которая поразит ее?
– Ах, Юджин, – сказал я, качая головой с печальной уверенностью, – сомневаюсь, что она согласиться, но всегда можно попробовать.
Глава 16
Свечи и благовония, тьма и плотный запах больного человека, собранные в кучу подушки в голове постели, мучительный кашель, призрак смерти, свернувшийся горгульей на худой старческой груди.
– Хотите чашечку кофе, Виктор?
– Нет, спасибо, миссис Калакос.
– Я крикну Талассе, она заварит. Кофе, который она готовит, больше похож на спитой чай, потому что она заваривает кофейную гущу несколько раз, но тем не менее я могу попросить.
– Нет, не нужно.
– Тогда подойдите ближе. Садитесь. Нам нужно поговорить.
Я подошел ближе и сел. Она дотронулась ладонью до моего подбородка. Я постарался не вздрогнуть от прикосновения маслянистой ладони.
– Вас показывали по телевизору. Мой Чарли становится знаменитостью благодаря картине. Это смешно, потому что мой Чарли не может нарисовать даже собаку.
– Кто-то другой сообщил прессе о картине.
– Разве не вы, Виктор? Мне показалось, что вам нравится выступать по телевидению. Тогда кто?
– Не знаю, но когда появились сообщения в прессе, я подумал, что интервью – это лучший выход для Чарли. Но не все получилось так, как хотелось.
– В чем дело, Виктор? У вас проблемы?
– Проблемы у Чарли, – сказал я. – Мне нужно связаться с ним.
– Естественно. Но вначале скажите, какие проблемы.
– Об этом я должен поговорить с Чарли. Он мой клиент.
– И мой сын, Виктор. Я лучше знаю, что ему нужно. Так было всегда, и сейчас ничего не изменилось. Никто из нас не меняется, а Чарли – меньше всего. Вы расскажете о проблеме, а я объясню, как ее решить.
– Не уверен, что могу это сделать, мэм.
Она отрывисто кашлянула, а потом начался настоящий сухой кашель, заставивший ее сжиматься в конвульсиях. Не переставая кашлять, она подняла правую руку, на секунду задержала ее в воздухе и сильно шлепнула меня по уху.
Я ойкнул.
Кашель кончился так же внезапно, как и начался.
– Не говорите мне «не могу», – сказала она. – У вас есть обязательства.
Потирая ухо, я мягко спросил:
– Какие обязательства?
– Хотите вы этого или нет, они висят у вас на шее словно живые змеи. Поэтому не говорите мне «не могу», Виктор. У вас красивое греческое лицо, но вы не грек, чтобы говорить мне «не могу».
– Какую услугу вы оказали моему отцу?
– Почему вы меня об этом спрашиваете? Спросите у него. Или боитесь?
– Вообще-то не боюсь.
Она громко рассмеялась, одновременно горько и понимающе.
– Я не хочу еще раз звонить вашему отцу. Это его огорчит.
– Не сомневаюсь.
– Ну а теперь, когда мы покончили с этим вздором, расскажите мне о моем Чарли.
– Есть два вопроса. Одна журналистка хочет проинтервьюировать Чарли, задать несколько вопросов. Думаю, что интервью поможет подтолкнуть правительство к правильному решению.
– Нет. Что еще?
– Эта журналистка кажется мне честной. Вряд ли интервью повредит делу.
– Она журналистка. Этим все сказано. Журналисты всегда вредят. Вспомните, что я говорила о моем сыне. Он дурак. Если считаете, что его интервью может помочь, то вы, похоже, тоже дурак. Что у вас еще?
– Вернуть Чарли домой будет не так легко, как мы думали.
– Почему?
– Во-первых, потому что Чарли находится в опасности. Меня навестили его друзья из прежней банды. Они обошлись со мной достаточно круто, а потом сказали, что с Чарли будет еще хуже, если он вернется домой.
– Не вижу здесь проблемы. Наклонитесь ближе. Вот что мы сделаем. Мы ничего не скажем Чарли.
– Я не могу этого сделать, миссис Калакос.
– Можете и сделаете. Чарли – трус. Он боялся мыла, боялся девушек, шарахается от собственной тени. Поэтому и убежал из дому много лет назад. Если мы ему расскажем о бывших дружках, он исчезнет
