ненормальным. Есть у вас хорошая работа? А регулярное питание три раза в день? То-то же. Видите ли. Я — то, что называется…
Тут Маннхайм умолкает. И смотрит на облака так, словно видит там понятное ему одному послание. Но вот он опускает глаза, и мы снова замечаем коварную, заискивающую, зловещую улыбку: сейчас арестант ублажит наше горячее любопытство. Хотите видеть психа? Будет вам псих.
— Маннхайм, я думаю, ты полный придурок. — Шварц давно подозревает, что «лунатик» лишь умело прикидывается таковым. — Спорим, ты не в состоянии ответить прямо ни на один вопрос.
— Ладно, задавай, — кривит губы собеседник.
Шварц оживляется.
— Кто такой Гамлет?
— Гамлет… Гамлет… Постойте-ка. Это ведь у Шекспира. Дайте подумать… В «Венецианском купце»? А, нет, там был Шейлок… он еще хотел фунт плоти.
— Кто, Гамлет?
— Макбет.
— Где обитают готтентоты?
— Готтентоты? Они приплыли из Африки… Точно, где-то у Замбези.
— Ниагарский водопад?
— Недалеко от Буффало. Для новобрачных.
— Где находится Обелиск?
— Ну, это вообще иероглифы… В Центральном парке, конечно.
— Сколько языков ты знаешь?
— Шестьдесят девять, не считая диалектов.
— У тебя есть секундомер с остановом?
— А ты перестань пороть чепуху, вот и получится секундомер с остановом.
Решив, что с него достаточно, Маннхайм три раза постукивает печаткой о стекло и ясно, пронзительно кричит:
— «Морнинг Девоушен!»
С этими словами он выбрасывает из иллюминатора тапочку для ванной и пару кальсон.
— Маннхайм, ты переходишь все пределы.
— Ну да, я ведь сумасшедший. Я просто ужасен.
— Как ты собираешься танцевать вечером, если остался без подштанников?
— А я пойду инкогнито. Валяй, спрашивай еще. У меня как раз просветление.
— Как насчет женщин? Ты, случаем, не заскучал без них в одиночке?
— Ну нет, у меня другие заботы.
— Например?
— Как убить время.
— Куда деваются минуты, которые мы теряем каждый день?
— Уходят в вечность.
— Великолепно! Прямо в яблочко!
— Можно и подальше, я не гордый.
Начался обычный вечерний концерт. Я тут ненадолго прерывался. Все чудесно отдохнули. Скрипач уже не встает, чтобы играть. Развалившись на скамье и забросив ноги на стул, он пиликает себе и даже не смотрит на ноты. Пианист молнией бьет по клавишам. Близится Плимут, и это предпоследний концерт перед тем, как пассажиры сойдут на берег. Самое время собирать у них чаевые. Барьеры между людьми наконец-то сломаны, и все счастливы.
Я чувствую, что обязан угостить музыкантов выпивкой. Хотя, если уж раскошеливаться, можно и к себе потребовать чуточку внимания. Подзываю скрипача и прошу сыграть что-нибудь исконно голландское. Тот качает головой.
— У нас давно уже нет музыки.
Как это? Совсем? В целой стране? Не могу себе такого представить. Вся эта
Все это я пишу уже в салоне. Каждый из попутчиков считает своим долгом подойти ко мне и спросить, упомянут ли он в книге и в каких именно выражениях. Особенно достает оперная певичка. Она наполовину испанского, наполовину голландского происхождения, по национальности — русская. Мечтает продиктовать мне свою биографию после того, как покинет сцену, а случится это примерно года через три. Прошлым вечером певицу испугали низкие потолки; опасаясь, как бы те не рухнули, она, по ее словам, даже не стала брать высокие ноты. Вчера с нами была еще француженка — настоящая заноза. Блеяла, как доярка. Может, она из «Опера Комик»? В общем, надоеда спросила, не буду ли я против сказать пару слов о весенней песенке, которую она только что исполнила. Почему бы и нет? Песенка называется «Primavera» note 79, и сочинили ее в шестнадцатом столетии. Суть, как мне любезно было растолковано, в том, что девушкам не следует слишком часто носить кувшин к колодцу.
Оттуда, где я сижу, хорошо видно Маннхайма. Он выглядит озабоченным. Уже несколько раз интересовался положением барометра. И сигареты у него кончились. Бар закрыли до половины четвертого, сегодня же воскресенье. Музыканты поджидают у дверей, пока те отворятся. Обещали не брать больше одного дармового напитка на нос. Маннхайм настаивает, чтобы я вышел и продолжил беседу. Утверждает, что я самый милый человек на этом судне. И еще говорит, я умный.
Кстати, скрипач только что спросил, хорошо ли я провел время. Я кивнул. И тут он спрашивает: «КОГДА?»
Надо бы сойти вниз пописать. Что толку торчать здесь. Селедки перекатываются внутри организма и встают поперек горла, за компанию с
Ходят слухи, дескать, Маннхайм собирается подать на меня в суд, если прочтет о себе хоть слово в будущей книге. Он также против любых фотографий своей персоны…
Мы тут с ним поболтали немного по душам. Маннхайм спросил, чем я всю дорогу занимался. «Сочинял книгу», — ответил я. «Это невозможно», — возражает он. Нужно было сперва спросить меня. Я же должен подсказать хорошее название, иначе все коту под хвост. И что ты хочешь написать? Ты же ничего не знаешь. И не получил моей консультации. Вечером познакомлю вас с доктором, он все расскажет. Эта книга тебя еще прославит. Но сначала я должен просмотреть готовые страницы. Дать кое-какие рекомендации. Предлагаю выгодное сотрудничество. Девяносто девять процентов — мне, остаток честно делим поровну. Но тебе придется работать быстрее, ведь уже скоро Плимут. Погоди-ка… Я знаю, что делать… Вышли свои записи телеграфом. Письмом нельзя — опоздаем. Принеси мне страницы, я сам их перешлю. Полагаю, ты намерен прилично на этом подзаработать, а? Сочинять для удовольствия — чушь, пустая трата времени. Лучше уж порвать листы. Кроме того, без моих советов тебя нипочем не осенит вдохновение. Только со мной каждый вложенный доллар превратится в сотню центов. А сейчас раздобудь мне, пожалуйста, яблоко и сигареты. Марка «Пират». Что-то я разволновался… Ее Величество ждет… Почему не записываешь?»
За ужином интересуюсь у герра Шпека, сколько он решил оставить официанту в качестве чаевых. Ответ следует незамедлительно: полтора доллара. Ладно, а коридорному? Доллар и четвертак. Плохой был коридорный, дважды забывал внести имя герра Шпека в список на душ. А как насчет дежурного по туалету? Тридцать пять центов. Он и пальцем для нас не пошевелил. Подумаешь, подавал полотенца. Я заикаюсь о поручнях писсуаров. Герр Шпек презрительно фыркает. Как будто бы он не смог бы отлить, если бы те не
