Нью-Йорк и обратно

блестели. Нет уш, са это толшен платить сама компания!

Зеландец, что сидит по левую руку от меня, едет навестить троих своих братьев; каждый из них живет в другой части страны и нарочно берет выходной ради семейной встречи, поэтому гость решил выплатить им компенсацию в размере однодневной зарплаты по действующим расценкам. По его мнению, это будет справедливо.

На корабле царит оживление, ведь впереди показался клочок суши. Лично мне начхать: это всего лишь Англия. Видали мы земли и получше.

Маннхайм не строит определенных планов на будущее. Единственное, чего он желает, — прогрессировать в своем безумии, дабы навсегда обеспечить себе крышу над головой и бесплатную трехразовую кормежку.

Только что морская чайка уронила каплю «птичьего клея» на жакет одной пассажирки, урожденной литовки с тремя горластыми карапузами. Дама намерена в судебном порядке потребовать у судоходной компании новый жакет: а как же, она знает свои права!

Опять поболтали с Маннхаймом.

— Какую часть Англии мы проплываем?

— Южную. — Он хитро улыбается, затем прибавляет: — Скажи-ка, мы ведь недалеко от Острова Духаnote 80?

— Полагаю, так.

— И Острова Человекаnote 81? — Да.

— А где же Тупой Человек? Ха-ха!

Прошу его дать мне свой будущий адрес в Голландии.

— Еще чего! — возмущается собеседник.

— Тогда как же с тобой связаться?

— Не беспокойся! — взвизгивает он. — За полторы минуты я разыщу кого угодно! Хоть из-под земли! Пошли сам себе конверт с маркой и несколькими каплями пота. Остальное — мое дело. — Снова коварная улыбка. — А вообще-то, что бы ты там ни сочинил, уже слишком поздно. Только я вправе писать свежие истории для газет. У меня особый патент.

Попутчик швыряет мне сигаретную пачку, набитую апельсиновой кожурой.

— Для чаек! — восклицает он. — Птички летят на родину вместе с мадам Шуман-Хайнкnote 82. На очистки от апельсинов пошлину еще не придумали. Скоро мы избавимся от вас, безумные людишки. На берег я схожу последним. Увидишь, на пирсе будет ждать личный экипаж. У меня назначена встреча с Ее Величеством… Промеж собой мы кличем ее «баклажанчик». Та еще сумасбродка, поверь на слово. Хотя бумаги всегда в порядке. Обычно она путешествует первым классом, разве что погода слишком жаркая.

У перил стоит служитель из Кентукки в окружении своих учеников и торжественно указывает им на землю, как будто бы те сами не видят. Сейчас он рассуждает о свойствах почвы. Скоро пойдет речь о более знакомых вещах: нефах, апсидах, соборах… Попадаются настолько широкие приделы, где тридцать монахов проходят разом, не задевая друг дружку. Бывают, конечно, и поуже.

Мимо проплывает большое судно. Пассажиры теснятся у перил: всем интересно прочесть, как оно называется.

Ага, это «Оливковый берег», корабль под парусами, на которые нашиты яркие лоскуты. Профессор Уэнт успел сделать моментальный снимок. Кстати, вот кто за всю дорогу не заговорил ни с единой душой. Любопытно, дотерпит ли он до конца. По всей видимости, да, на то он и профессор.

Подходила оперная певичка, хотела сообщить мне о четырехмачтовой шхуне. Поздно, леди, эта новость уже записана!

И вот мы стремительно приближаемся к Плимуту. Тут я должен добавить несколько слов специально для покидающего нас в порту мистера Шварца: если его брат вознамерится самовольно выпустить данную книгу, пускай хотя бы поставит мое имя на обложке и не берет в иллюстраторы сексуально озабоченных придурков! Страсть как не хочется войти в историю, даже в пиратском издании, как «порнографический» автор. Ясно, Шварц?

Теперь — официальный меморандум для Джеймса Лафлина Четвертого… Уважаемый Лафлин, прошу Вас проследить, чтобы данное послание отпечатали на красивой веленевой бумаге… Не более пятидесяти копий, пронумерованных и лично подписанных автором. Половину авторского гонорара с каждого проданного экземпляра (извините за нечаянную рифму) просьба передать господину Маннхайму. Скажите, пусть потратит деньги на сигареты марки «Пират». Если можно, украсьте переплет шелковым шнуром, как на танцевальной программке. Приложение и список опечаток последуют позже, по прибытии в Булонь.

А сейчас, дружище Маннхайм, прощальное слово для тебя… Если б только ты мог представить, какая печаль наполняет мое сердце из-за нашей разлуки! Ты единственный человек на этом корабле, к кому я искренне прикипел душой. Лучше бы другие сидели в клетках, а люди вроде тебя разгуливали на воле. Мир сделался бы гораздо свободнее и радостнее. Жаль, этим вечером ты не сядешь со мною за стол в одной пижаме без кальсон, как в ту минуту, когда передавал сообщения в Гонолулу, Сингапур, Манилу и т. п., не загремишь наручниками на «пульсах», как в день накануне отплытия. С удовольствием разделал бы с тобою пару селедок, желательно с бело-голубыми полосочками. Надеюсь, у тебя все в порядке? Не забывай чистить зубы, хорошо? До скорого, Маннхайм, и благослови тебя Господь. А все-таки грустно, что нельзя поголовно поселиться в психушке. Уверен, там нам жилось бы намного лучше…

Приложение

Наконец-то под ногами французская земля! Вот я и дома! Прежде чем закруглиться, хочу описать последний этап своих скитаний. Следующие строки адресованы всем и каждому…

Покинув Плимут, я вдруг проникся глубочайшим покоем. Плимут и сам по себе отлично успокаивает нервы. Зеленый, мирный, окутанный дремотой краешек суши нежно растворяется среди волн, и мнится, будто сама Англия босиком спускается к морю. Земля здесь дышит жизнью, словно в день сотворения. Эх, если бы не англичане! Вон они, заполонили берег — таможенные чиновники, носильщики с грузчиками и прочая братия. Как медленно, плавно, почти незаметно для глаза они перемещаются, с той раздражающе невозмутимой эффективностью, что всегда отличала их нацию. Меня тут же обуревает злоба. Точнее, даже брезгливость. Не люди, а ходячие устрицы. Непробиваемая одержимость — их жесткий панцирь, под которым колышется дряблая сущность. Устрица, пытавшаяся проглотить мир! В этом есть нечто забавное. И куда ни глянь, ни единого человеческого выражения лица. У пристани стоят на якорях военные суда, на берегу видны фабрики, бензобаки, маяк. Если мои глаза не врут, все это существует, и следовательно, создано англичанами, но разум восстает против подобного вывода. Для меня здешние жители — сплошь упыри, кладбищенские воры и пираты, причем самые что ни на есть опасные. Да шут бы с ними! Я здесь не схожу…

Булонь! Франция! За нами приходит плавучая база. Шум, возмущение, ропот, резкие окрики, полное безначалие, лихорадочное возбуждение, совершенно не соответствующее оказии… Никто не имеет понятия, что к чему, особенно сами французы. Еще ни один из них не ступил на борт, а нас уже охватывают смятение и хаос, которые может породить лишь превосходная логика. Это здорово приводит в чувство. Не важно, что творится вокруг — главное, жизнь кипит! И вот мы причаливаем среди жуткой суеты и гама. Можешь представить, как все удивлены. Ничего не работает. Ничего не готово к нашему прибытию. Или по крайней мере складывается такое впечатление. Да, истинная Франция, и мне это по душе! На нас глядят, как на следствие необъяснимой ошибки. Можно подумать, шлюпку посылали за овощами, а та, гляди-ка, вернулась нагруженная туристами, да еще и с ценным багажом. Что делать, люди добрые! А впрочем, запах чаевых здесь чуют, наверное, за милю. Я даже вижу, как некоторые на берегу хищно облизываются. Может, воображение разыгралось?

Стою у перил и тихо наслаждаюсь гулом, недоразумениями, всеобщим бедламом. Один таможенник кричит рабочему, чтобы тот аккуратнее управлял подъемной стрелой, которая качается у нас над головами: как бы кто из пассажиров не попал в поле ее действия! И вот это выражение: «попасть в поле действия», слетевшее с уст обыкновенного таможенника, наполняет мое сердце горячей благодарностью. Что за язык! Добро пожаловать в мир математики, где все подчиняется строгим законам эвклидовой геометрии, причем справедливо. Смятение и логика! Внешнее противоречие между ними обманчиво. Если вдуматься, нет никакого противоречия. Для изумительного равновесия души, которым щеголяет любой