Нексус

— Ну уж нет! — воскликнул Макгрегор. — Цветы еще куда ни шло. Не нужна никакая затяжная осада. Познакомились — и к разговору. Не мне тебя учить. Главное — растопить ее сердце. Пусти слезу, если надо. Господи, мне бы только проникнуть к ней в дом, застать ее одну. Я бы бросился к ее ногам, целовал кончики туфель, позволил топтать себя. Я серьезно, малыш. Не стал бы тебя беспокоить по пустякам.

— Ладно, — сказал я. — Подумаю. Дай мне немного времени.

— Не надуешь? Обещаешь?

— Ничего я не обещаю. Надо все хорошенько обдумать. Сделаю что сумею — вот все, что могу сказать.

— Договорились! — Макгрегор протянул мне руку. — Ты даже представить себе не можешь, до чего я рад, малыш. Я думал попросить об этой услуге Джорджа, но ты ведь его знаешь. Он все готов обернуть в шутку. А тут дело серьезное, ты мне веришь? Черт возьми, ты ведь сам чуть с собой не покончил ради этой твоей — как ее там?

— Моны, — подсказал я.

— Вот именно, Моны. Ты хотел во что бы то ни стало получить ее, правда? Теперь, надеюсь, ты счастлив. А я не прошу счастья. Мне достаточно просто смотреть на нее, боготворить, поклоняться. Звучит по-мальчишески? Но это чистая правда. Я сражен наповал. Без нее я сойду с ума.

Я налил ему еще виски.

— Помнишь, как я смеялся над тобой? Вечно в кого-то влюблен. А твоя вдовушка, та просто ненавидела меня. И у нее были на то основания. Кстати, ты что-нибудь про нее слышал?

Я покачал головой.

— А ведь с ума сходил. Теперь, по прошествии времени, должен признать, что она была не так уж и плоха. Немного старовата, пожалуй, лицо печальное, но привлекательное. У нее, кажется, был сын твоего возраста?

— Да, — сказал я. — Он умер несколько лет назад.

— А ведь ты думал, что никогда не выпутаешься из этой связи. Кажется, тысячу лет прошло… А что Уна? Ее, я уверен, ты не забыл.

— Думаю, нет, — ответил я.

— Вот что скажу тебе, малыш. Ты везунчик. Всякий раз Бог спешит тебе на помощь. Ладно, садись работай. Вскоре позвоню тебе, и тогда определимся. Протяни руку помощи — вот все, чего я прошу.

Макгрегор взял шляпу и направился к двери.

— Кстати, — сказал он, широко улыбаясь и кивая на пишущую машинку, — как называется твой роман?

— «Железные кони Владивостока», — ответил я.

— Нет, правда.

— А может, «Этот языческий мир».

— Хорошее название для бестселлера.

— Будешь звонить Гвельде, передай от меня привет.

— Придумай что-нибудь дельное, сукин сын! И наилучшие пожелания…

— Моне!

— Да, Моне.

Позже, в тот же день, ко мне в дверь постучали еще раз. Пришел Сид Эссен. У него был взволнованный и расстроенный вид. Он долго извинялся за неожиданное вторжение.

— Мне надо было вас видеть, — начал Эссен. — Надеюсь на вашу снисходительность. Гоните меня, если помешал… Гоните безжалостно.

— Присаживайтесь, прошу вас, — предложил я. — Для вас у меня всегда найдется время. Что-нибудь случилось?

— Ничего особенного. Просто почувствовал себя одиноким… я полон отвращения к себе. Сижу все время в полумраке и сам становлюсь все мрачнее и угрюмее. Мысли бродят самые самоубийственные. Вдруг подумал о вас и сказал себе: «А почему бы не зайти к Миллеру? Он умеет поднять настроение». Подумал так, встал и пошел к вам. Оставил магазин на мальчика… Мне очень стыдно, но я не мог просидеть там лишней минуты.

Эссен встал с дивана и подошел к гравюре, висевшей на стене у моего письменного стола. Это был Хиросигэ из цикла «Пятьдесят три вида Токайдо». Внимательно рассмотрев гравюру, он перевел взгляд на остальное. Постепенно выражение его лица менялось: вместо угрюмого беспокойства оно озарилось чистой радостью. Когда он повернулся ко мне, в его глазах стояли слезы.

— Миллер! Ну и дом у вас! Какая атмосфера! Одно только присутствие в этой комнате, рядом с вами, в окружении таких красивых вещей, делает меня другим человеком. Как бы я хотел оказаться на вашем месте! Я звезд с неба не хватаю, сами знаете, но живопись люблю. Особенно нравится мне восточное искусство. Японцы — удивительная нация. Все, что они делают, необыкновенно изящно… Хорошо работать в такой комнате. Сидите здесь, размышляете, и в это время вы — властелин мира. Какое благородное существование! Знаете, Миллер, иногда вы напоминаете мне библейского патриарха. И еще в вас есть что- то от святого. Поэтому я сегодня и поспешил к вам. В вашем обществе я обретаю надежду и мужество. Даже если вы молчите. Вам не противны мои излияния? Мне нужно выговориться. — Он замолк, словно собираясь с мужеством. — Я неудачник — как ни крути. Мне это ясно, и я смирился. Но не хочется, чтобы так думал сын — мне будет больно. Не хочу, чтобы он жалел меня. Пусть уж лучше ненавидит!

— Реб, — заговорил я, — поверьте, я никогда не считал вас неудачником. Вы для меня как старший брат. И еще — добрый, нежный и великодушный, до самозабвения.

— Вот бы моя жена думала так же!

— А это пусть вас не беспокоит. Жены всегда безжалостны к мужьям, даже если их любят.

— Любовь… Между нами давно нет любви. Она живет своей жизнью, я — своей.

Возникла неловкая пауза.

— Может, мне лучше уйти от нее?

— Не думаю, Реб. Чем вы займетесь? Где будете жить?

— Да где угодно. А зарабатывать на жизнь могу хоть чистильщиком обуви. Деньги для меня интереса не представляют. Я люблю людей, мне нравится им помогать.

Вновь устремив взгляд на стену, Эссен указал на рисунок Хокусая из цикла «Жизнь в Восточной Столице».

— Видите эти фигурки? — спросил он. — Обычные люди с их обычными будничными заботами. Мне хочется быть одним из них, заниматься незатейливым ремеслом. Быть бочкарем или кузнецом — все равно. Главное — активно участвовать в жизни, а не просиживать штаны в магазине. Черт возьми, я еще на что-то гожусь! А как вы поступили бы на моем месте?

— Реб, — сказал я, — поверьте, мне приходилось быть в вашем положении. Я тоже торчал целый день в отцовском магазине, мучаясь бездельем. Казалось, я вот-вот сойду с ума. Как я ненавидел это место! Но способа освободиться не видел.

— И как же вы оттуда выбрались?

— Помог случай. Но вот что я вам скажу… Сидя там, я не только страдал, но и молился. Каждый день я молился, чтобы кто-то — возможно, Бог — указал мне путь. Я уже тогда подумывал о сочинительстве, но прошли годы после того, как я оставил магазин, прежде чем я написал первую строчку. Никогда не следует отчаиваться…

— Но вы были юнцом. А я уже не молод.

— Пусть так. Но все оставшиеся годы — в вашем распоряжении. Если действительно есть желание что- то сделать, время есть.

— Миллер, — произнес Эссен почти трагически, — я не творческий человек. Все, что мне нужно, — это выбраться из западни. Хочется вновь почувствовать вкус жизни. Попасть, как говорится, в струю. Вот и все.

— И что вас останавливает?

— Не говорите так! Пожалуйста, не говорите! Что меня останавливает? Да все! Жена, дети, долг. И я сам. Не очень-то высоко я себя ставлю.