За вечер Раф успевал потанцевать с Галей раза три–четыре, ровно столько, сколько играли танго и блюзы — оркестр Лариных предпочитал быстрые ритмы.
А проводить Галочку домой после танцев не удавалось: за ней всегда увязывались какие–нибудь друзья из новой компании. Возле дома она, не задерживаясь с провожатыми, со всеми ровно и тепло прощалась. Проводив Галю, они еще долго выбирались из железнодорожного поселка, прежде чем разойтись в разные стороны, но разговор обычно не клеился.
Однажды, когда они проходили мимо мрачного здания вагонного депо, один из парней, часто танцевавший с Галей, сказал Нуриеву:
— Вот что, парень, ты недогадливый, придется тебе сказать, что ты в нашей компании лишний. Чтоб духу твоего в клубе больше не было, понял? Был до тебя один провожатый, Черников, мы обещали испортить ему карточку, он танцует теперь в другом месте. Ты просись к нему в компанию. Или зубри латынь, пограмотнее будешь, а то ведь на лекарства работать придется.
Нуриев, всегда чувствовавший их недружелюбие, все же не ожидал такого крутого поворота событий. Он испугался не за себя, а за Галю. Еще минуту назад парни говорили «пожалуйста», «извините», а сейчас изощрялись на блатной «фене».
— Я, как вам известно, не пою и внешностью особенно не дорожу, а куда мне ходить и кого провожать, как–нибудь разберусь. Спокойной ночи…— Нуриев зашагал прочь.
В том, что они сейчас вдвоем ничего не предпримут, Раф был уверен: повадки блатных он хорошо изучил еще в Мартуке. Знал, что если его не удастся запугать, как Черникова, они постараются привести угрозу в исполнение. Не ходить в клуб для него означало не только не слушать джаз, но и прежде всего оставить Галю со шпаной. И вообще, как он объяснит ей, почему перестал ходить на танцы? Дескать, ему пригрозили, и он испугался? Об этом не могло быть и речи. Лучше уж умереть, чем оказаться в ее глазах трусом. Обидно ему было и за Черникова: запугали, негодяи, парня. А ведь Черников, с которым они не раз провожали Старченко, никогда не высказывал Нуриеву недовольства, пренебрежения, не пытался выставить его в смешном виде, хотя давно был влюблен в Галочку. Достойное поведение соперника вызывало у Нуриева искреннее уважение. А тут кулак под нос — и весь аргумент. Нуриев был уверен, что никто из компании Старченко в клубе всерьез не мог рассчитывать на ее благосклонность, просто это была ее очередная блажь, правда, на этот раз с риском. В следующую субботу на танцы Нуриев не пошел: ездил в Мартук, копал с матерью картошку. Но в среду в клубе «Большевик» появился. В середине танцев, когда второй раз пригласил Галю на танго, все тот же парень, улыбаясь, отозвал его в сторону и сказал:
— Мы уж думали, умный студент, все понял. А ты опять за свое. Выйдем, поговорим,— он, обняв Нуриева и продолжая улыбаться, повел его к выходу.
Со стороны казалось: друзья пошли покурить. Едва они вышли из освещенного фойе в темный двор клуба, кто–то направил Нуриеву прямо в глаза яркий свет карманного фонарика, и тут же его ударили в голову чем–то тяжелым, а когда он упал, долго били ногами.
Вернувшись с хлебоуборки, Чипига с Ленечкой застали Нуриева в постели — голова болит постоянно, на лице синяки. Раф, не раскрывший причины драки даже Бучкину, чтобы не впутывать в историю имя Старченко, друзьям рассказал все как есть. Чипига, недолго думая, сказал, что надо поквитаться. Нуриев на это и рассчитывал, иного выхода у него не было. Солнцев, одобрив идею Чипигина, все же высказал сомнение: их троих маловато…
Но как долго Нуриев ни перебирал в памяти своих новых знакомых в городе, понял, что рассчитывать ни на кого не мог: связываться с окраинной шпаной они бы не стали. Твердо полагаться он мог только на своих друзей. Среди недели Чипигу осенило: а что если вызвать на подмогу Альтафа? Идея эта вселила в ребят уверенность.
Альтаф, остриженный наголо, со дня на день ждал отправки на службу в армию и предложение «мушкетеров» выслушал с интересом. По рассказам одноклассников выходило, что били его земляка за любовь, били нечестно, из–за угла, скопом, а Альтаф, хотя и был забияка и задира, справедливость уважал, не вступиться за правое дело считал большим грехом.
В назначенную среду Альтаф приехал в Актюбинск автобусом, в общежитии они подробно обсудили план действий. В клуб «Большевик» явились в разгар танцев. Нуриев как ни в чем не бывало подошел к компании и, хотя заиграли быстрый фокстрот, увел Галю танцевать. Он видел, как вновь что–то замышляют против него, видел он и Чипигу с Ленечкой, внимательно следивших за ним. Альтаф, в черном свитере, в клешах, с тяжелым флотским ремнем, скрестив на груди руки, казалось, безучастно подпирал стенку неподалеку от эстрады. Отсюда, с небольшого возвышения, Торпеда видел весь зал. Опытным глазом он уже выделил троих–четверых блатных, но должен был вступить в критический момент, когда выявятся все противники.
Едва закончился танец, Ларин из оркестра окликнул Галю, и девушка поднялась на эстраду.
Старый знакомый Нуриева был тут как тут; взяв Рафа под руку, он сказал:
— Выйдем, поговорим. Может, в этот раз поумнеешь.
Раф освободил руку и ответил:
— Зачем же далеко ходить? Можно и здесь!
И ударил первым.
Дружки блатного, услышав шум и девичьи крики, поспешили на выручку товарищу. Когда до Нуриева осталось два–три шага, навстречу им выступили Чипига с Ленечкой.
— Студенты наших бьют! — прокатился по залу истеричный вопль. Из фойе и закутков, расталкивая отдыхающих, кинулись на подмогу своим несколько парней.
«Мушкетерам» пришлось туго. Хулиганы попытались оттеснить их друг от друга. Вдруг какой–то летчик–курсант, крикнув Нуриеву: «Ребята, я с вами!» — ввязался в драку. Видимо, у него были свои счеты со шпаной, или, как Альтаф, он не мог терпеть несправедливости. Помощь курсанта дала лишь минутную передышку. Его тут же оттеснил какой–то огромный красномордый детина, но тут с диковатым гортанным криком на помощь летчику кинулся Альтаф.
Местные опешили: вмешательство наголо остриженного Альтафа оказалось для них полной неожиданностью. Может, студенты сговорились с их вечными врагами с Курмыша и привели с собой озверевшего уголовника, который, слава богу, еще не пустил в ход нож?
Этих минут растерянности студентам хватило, чтобы склонить чашу весов в свою сторону. Альтаф, у которого от чувства опасности силы удваивались, творил невозможное. Шпана сопротивлялась упорно, но, не привыкшая драться в открытую, сломленная жестокими и незнакомыми приемами неожиданно ввязавшегося в драку стриженого незнакомца, потихоньку покидала поле боя. Некоторые пытались даже затеряться в толпе, но публика, державшая сторону студентов, выталкивала таких обратно в середину зала.
— Уходим! — вдруг объявил Альтаф и потянул за собой летчика. На улице возле редких фонарей уже маячили фигуры — их поджидали. Альтаф нырнул вбок, в темноту, и вышел с заранее припрятанными в кустах обрезками дюймовой арматуры, а для себя оставил велосипедную цепь.
— Это для отхода, так не выпустят,— спокойно сказал он летчику. Выход на улицу к автобусной остановке был один, и там, перекрывая его, стояло человек десять. Увидев в руках отступавших «оружие», толпа медленно расступилась, оставив довольно широкий проход. Когда они выходили на улицу, вслед им неслись брань и угрозы. Но тут подкатил автобус, и они уехали.
Странно, но после нашумевшей в городе драки Галя вдруг остыла к клубу — может быть, поняла, что якшаться со шпаной — не к добру. Словно винясь за случившееся, она стала внимательнее и добрее к Рафу, и они встречались почти каждый день.
К Новому году Галя написала неплохие стихи. На этот раз они уже тайно репетировали у нее дома, тщательно подбирали музыку. Старались не зря. После новогоднего вечера друзья попросили вновь собраться у Лариных, чтобы записать стихи на магнитофон.
Казалось, все у Нуриева шло прекрасно: друзья были рядом, он встречался с любимой девушкой, с учебой все утряслось… Но весной Раф неожиданно получил повестку: в трехдневный срок подготовиться к отправке в армию. Съездил на день в Мартук, попрощался с матерью. Из его компании в армию уходил он один, и друзья организовали проводы.
Собрались у Лариных. Братья по этому случаю даже отменили танцы в «Большевике». Раф привел с собой Чипигу и Ленечку.
