прислушался к своей тревоге. Но странное сосущее чувство страха и тоски, которое в последнее время посещало его, как бы предупреждая о больших проблемах, в этот день он объяснил уже случившимся. И очень ошибся. Уговаривая себя заняться как следует работой, он настоял-таки на допросе Опушкина-Кота в своем Управлении. Вызвал следователя Калину, поставил задачу. Глядя в ее напряженное лицо с пустым застывшим взглядом, рассказал про ключ, про банк, протянул подготовленный отчет. Калина не хотела присутствия на допросе Кургановой, но говорила об этом с неохотой, не настаивая. И Гнатюк сказал, что Курганова будет.
Калина должна была поехать с нарядом в тюрьму, взять Кота и отвезти на место убийства Карпатого для следственного эксперимента. Потом привезти в Управление для допроса.
В три часа дня Калина позвонила и сказала, что следственный эксперимент проведен, что Кот ведет себя весело и спокойно, похоже – и это следует из некоторых его высказываний, – он знает об аресте Закидонского. Гнатюк вызвал Еву и приказал подготовиться к допросу через полчаса.
Расхаживая по кабинету, он думал, что же так радует Кота в задержании Закидонского? Ну, допустим, можно говорить больше и свалить больше, Закидонский в тюрьме, а не на воле, вроде как и дать ему должны больше, чем Коту. Это да, но в таком случае Паша и Кот – не друзья, а Гнатюку хотелось иметь друга Закидонского, именно друга, чтобы по-настоящему раскрутить этого странного преступника. Если Кот рад аресту Слоника, значит, он и не надеялся на его помощь с воли, значит – не друг. Будет топить. Тоже неплохо. Гнатюк быстро набросал вопросы для Калины, чтобы подложить ей этот листок в нужный момент.
Следователь Татьяна Дмитриевна Калина пригласила Еву для важного разговора. Ева только тяжело вздохнула. Она предполагала лекцию о приличном поведении во время допроса. А Калина готовилась к разговору, нервничая. Но как только она задала Еве свой первый вопрос, нервное состояние совершенно прошло, глаза ее блеснули остро и так стервозно, что Ева растерялась.
– Как вы относитесь к проституткам, Ева Николаевна? – спросила Калина, зайдя к Еве в кабинет.
– Никак не отношусь, – обалдев, ответила Ева. – А что, есть проблемы?
– А вот здесь вы ошибаетесь, Ева Николаевна, очень даже вы к ним относитесь! – Калина смотрела дерзко и насмешливо.
«Боже, – подумала Ева, – да она острит!»
– Правильно ли я вас поняла, Татьяна Дмитриевна, вы пришли ко мне, чтобы сказать, что я – проститутка?
– Правильно вы меня поняли, Ева Николаевна, совершенно правильно.
– Ну, – сказала Ева неуверенно, – проституция предполагает продажность. А я за собой такого не замечала.
– Разные есть проститутки, – строго сказала Калина. – Не будем цитировать зарубежную прессу. У нас своя страна, сложная, у нас и проститутки другие! У нас есть проститутки по призванию, это то, что я называю по-другому кокетством, переходящим в непристойность.
Ева расслабилась, закинула ногу на ногу и внимательно оглядела Калину. Таких женщин она называла «два года до пенсии», никогда не обращала на них внимания, даже под угрозой собственной неминуемой старости. Она была страшно заинтригована и растеряна.
– Испугались? – спросила Калина, все еще стоящая у двери прямо, как по стойке «смирно». – Не бойтесь, я к проституткам лояльна, я у психолога спрашивала, она сказала, что проституция – это немного болезнь. Беда в другом. Беда в том, что вы работаете в таком мужском месте, где ваша болезнь хорошо себя чувствует. А болезнь, на самом деле, надо лечить, просто лечить, это понятно? Вот вы сейчас позу приняли, я бы назвала ее обороняющейся, коленки вперед, и это у вас уже происходит автоматически. Чуть что не так – вы коленки и грудь вперед, мозги назад! Я считаю вас опасной не потому, что вы проститутка, Ева Николаевна, а потому, что вы не чувствуете систему.
– А что это за система такая? – спросила Ева.
Калина вздохнула, отодвинула стул на середину комнаты и села.
– Сначала надо объяснить, как именно вы не чувствуете систему. Ваши заигрывания с мужским коллективом могут быть действительно просто болезненной необходимостью организма. Но это только в том случае, если бы вы применяли эти заигрывания ради своей пользы. А вы демонстрируете практику «динамисток». И непременно справочку таскаете каждые два месяца из женской консультации, что, значит, еще девочка. Создав у окружающих вас мужчин такой образ, не получая чисто физической реализации и удовлетворения от подобных заигрываний, вы претендуете, помимо всего, на профессионализм и честность в работе. А работаете вы в системе. Теперь я вам объясню, что такое система. Это сложно, этого, к сожалению, не преподают в юридических вузах. Система – прежде всего необходимость. Как только юрист это поймет, он становится юристом. Вижу ваше недоумение, Ева Николаевна…
– А мы… не должны идти на допрос?
– Сейчас пойдем. Минутку. Понимаете ли вы, что само понятие правосудия подразумевает не только поимку и наказание преступника, но и наличие этого самого преступника, совершившего то, за что его надо наказать? Грубо говоря, если бы никто и никогда не нарушал закон, то не было бы и правосудия! Нас с вами не было бы, Ева Николаевна. Понимаете, всей этой огромной армии служителей закона не было бы! А мы есть. Мы гордимся тем, что мы есть, что мы работаем, забывая, кто нам эту работу дает. Так сложилось исторически, что ни в одну из эпох преступность не искоренялась. Она могла затихать или, наоборот, процветать и диктовать свои условия власти, но исчезнуть – нет. Получается, что юрист, который не чувствует этой неразрывной связи и необходимости, только вредит системе. Он подлежит уничтожению. Профессиональному уничтожению. И это все, что я хотела вам сказать, – Калина встала и направилась к двери.
– Минутку. Подождите. Вы сейчас прочли мне лекцию о необходимости «стукачей» и продажных следователей, или я что-то поняла не так?
– Почему же, Ева Николаевна, можно сказать и так, но я бы назвала это необходимыми контактами в системе. Я вижу, вы разнервничались, и чтобы не услышать ваших пламенных речей о бескомпромиссной борьбе с преступностью и уничтожении ее любыми средствами, я предлагаю вам просто пойти на допрос, так сказать, для повышения вашего общего уровня по этому вопросу. Если, конечно, вы собираетесь и в дальнейшем работать в системе. Вы должны меня извинить, но, учитывая вашу непредсказуемость, я позволила себе настоять на тщательном обыске.
В коридоре у дверей Евы стояли две женщины в милицейской форме. Они вежливо, но твердо забрали у Евы ее сумочку и сопроводили Курганову в небольшую комнату. Комната эта, знакомая Еве по «специальным обыскам с применением медицинского оборудования», испугала громадным гинекологическим креслом. В голове у Евы помутилось. Одна из женщин, видя ужас Евы при взгляде на кресло, посочувствовала:
– Старая модель, да ты не боись, в это кресло лезть не надо, просто тщательный осмотр одежды, разденься до трусов и все, еще рот открой как следует. Извини, наклонись немного, я у тебя между ног быстро проведу рукой.
– Чей приказ? – спросила Ева через две минуты, дрожащими руками натягивая на себя одежду.
– Чей приказ – не знаем, а постановление на осмотр на предмет наличия оружия и возможных предметов нападения подписал ваш главный. Чего, конфликтная, что ли? – спросила женщина, заполняя бумаги. – Предметов нападения не найдено, сопротивления при обыске не оказано, стало быть, все довольны, так?
– Так, – произнесла Ева чуть слышно.
– Вот и ладушки!
Женщины проводили Еву в кабинет следователя Калины. Ева намекнула на желание пойти в туалет, одна из женщин досадливо покачала головой.
– Я с тобой на унитаз не сяду, так? Потом еще раз придется раздеваться и все по новой, ты уж потерпи, пописаешь через полчаса. Приказано доставить на допрос сразу после обыска.
И в этот момент, чуть замешкавшись перед дверью кабинета Калины, Ева вдруг почувствовала легкий страх и знакомое ей напряжение азарта, как перед захватом. Она обругала себя, что недооценила Калину, обозначив ее лекцию и этот унизительный досмотр как небольшое болезненное издевательство. Сейчас бы сидела в кабинете, красная и злая, до Кота ли ей было? А дело ведь в допросе! «Соберись, что-то происходит, а ты трясешься, как напакостившая пятиклассница! Испугали тебя, разозлили, значит, знали –
