Дело было в том, что мама с Лариской распатронили коллекцию монет тестя, которую он собирал со школьных времен и дорожил ею пуще дочери.
– Да я вас на журавле повешу! – заорал тесть.
– Где? – уточнила мама.
– На колодезном журавле, – объяснила Лариска. – На палке, которой воду достают.
– А-а… – протянула мама.
Оказалось, что тесть ходил по гостям и требовал вернуть награбленное. Конечно, никто не признался.
– Там и мои личные деньги были, – пискнула мама, – бумажные, а не ваши копейки.
– Все, сейчас повешу, – сказал тесть.
Лариска с мамой переночевали у соседки. Та, добрая душа, с удивлением смотрела на двух женщин, постучавшихся к ней в ворота среди ночи и слезно умолявших пустить их на ночлег. До этого соседи вынесли у нее все стулья и всю посуду – дело святое, на свадьбу, отказать никак нельзя. И только соседка прилегла, слушая, как за забором бьют посуду и гадая, ее это тарелки или нет, эти две полоумные начали тарабанить в дверь.
Едва она их пустила и привела в комнату, показав единственную свободную кровать, столичные гостьи рухнули на нее валетом и уснули в ту же секунду. Соседка вздохнула и пошла прикорнуть на кухонном диванчике.
В пять утра мама подскочила как ошпаренная. На самом деле она дико хотела в туалет, пить и к тому же чесалась не переставая.
В зеркале кухонного умывальника с ледяной водой она пыталась разглядеть свое лицо. Лицо в зеркало не помещалось – расплывалось блином. Пока они с Лариской сидели рядом с болотом, их успела покусать мошкара. У мамы пошла аллергическая сыпь.
– Поехали, электричка через сорок минут отходит, – растолкала она Лариску.
– Давай на следующей поедем, – пыталась отбрыкаться та.
– Нет, я еще один день здесь не выдержу, – заявила мама. – Вставай, поехали.
Они добрели до станции и купили билеты. Мама сидела на лавочке и разглядывала себя в зеркало пудреницы. Лариска дремала.
– По-моему, мы что-то забыли, никак не вспомню что, – сказала мама.
– Сумки с нами, мы не раздевались, все нормально, – ответила сонно Лариска.
– Нет, чего-то не хватает. Что-то у меня на душе неспокойно.
– Машка!
– Машка!
Они заорали одновременно. Конечно, они про меня забыли. Мама галопом понеслась назад в деревню. Лариска бежала следом.
– Не волнуйся, все с ней нормально! – успокаивала она маму.
– Я даже не знаю, где она! – кричала заполошно мама.
– Найдем, – отвечала Лариска.
Меня нашли в доме невесты. Я спала в ее прекрасной шляпе, так и не выпустив из рук сумочку.
Полдник на кладбище
На лето мама опять отправила меня к бабушке, поскольку отпуск ей не давали, а девать меня было некуда. Да и терять было нечего. Художественная гимнастика осталась только в маминых мечтах, так что бабушка могла безбоязненно меня откармливать.
Но бабушка как-то сразу утратила интерес к моему питанию и воспитанию, видимо, потому, что не нужно было кормить «назло Ольге-фашистке», и я жила обычной деревенской жизнью с деревенскими детскими радостями.
Мы, дети, собирались большой компанией и шли за тутовником. Его еще называют шелковицей, но это название я узнала уже взрослой. Тутовник был на полдник, а иногда и на завтрак. Самый вкусный рос на кладбище – ну, рядом с кладбищем, но все равно было страшно. Три огромных дерева, как по заказу, с белыми, розовыми и синими до черноты плодами. Можно было залезть на одно из них, выбрав себе самую большую ветку, и сидеть, набивая рот ягодами (интересно, это ягоды?). От черного тутовника рот становился фиолетовым и руки тоже. Отмыть их было невозможно даже хозяйственным мылом, которым умывались все дети для дезинфекции. Почему-то наши бабушки считали, что только хозяйственное мыло убивает все бактерии и оно очень полезно для детской гигиены.
Иногда мы брали с собой одеяло или покрывало, натягивали под деревом и били по стволу палкой, пока все одеяло не покрывалось лакомством.
Тутовое дерево с белыми ягодами было самым большим. Ветви росли высоко, и нужно было сначала вскарабкаться по стволу, прежде чем закинуть ногу на самую нижнюю. Мало кому это удавалось. Чемпионом по лазанью считался Жорик, который был частым гостем в доме дяди Алика, местного костоправа и мастера по вправлению вывихнутых костей и накладыванию гипса.
Больница, в которой работал дядя Алик, была далеко, поэтому он принимал пациентов, главным и постоянным из которых был Жорик, на дому. У дяди Алика даже тазик для гипса всегда стоял на видном месте.
Мы все по очереди пытались залезть на дерево. Жорик смотрел на нас снисходительно. Потом делал жест рукой – мол, отойдите – и под восхищенными взглядами вскарабкивался на ветку. Правда, до второй он редко доползал – падал. И мы, чередуясь, несли Жорика на одеяле к дяди Алику, а потом, собравшись во дворе, смотрели, как дядя Алик дергает его за руку – у Жорика был «привычный вывих плеча». Что это такое, мы не знали, но звучало очень красиво и торжественно. Иногда дядя Алик громко ругался на Жорика, на нас и уходил в дом, прихватив тазик для гипса. Этого момента мы ждали больше всего. Пока накладывал гипс, он разрешал нам осторожно потрогать бинты и поковыряться соломинкой в тазике.
– В следующий раз на голову тебе гипс положу! – приговаривал дядя Алик.
И мы открывали от восхищения рты – гипс на голове! Это ведь такая красота!
Гипс на ноге или руке совершенно не мешал Жорику осваивать новые деревья и ветки. Он очень уверенно скакал на одной ноге, а из-за того, что от природы был левшой, но в детском садике и в школе его переучили на правшу, мог управляться одинаково хорошо обеими руками. Жорик такой был один! И мы все ему завидовали. Даже я. Мы с Фатимкой тренировались держать ложку или ручку в левой руке, но у нас ничего не получалось.
– Голову тебе оторву в следующий раз! – кричала мама Жорика, тетя Мадина, когда он с процессией возвращался домой.
– Только сначала дядя Алик ему на голову гипс положит, – хором отвечали мы.
Благодаря Жорику мы очень хорошо разбирались в анатомии – знали, где находится лодыжка, где сустав, где берцовая кость.
– Ну что там? – спрашивал тот, кому не хватало места у окна дома дяди Алика. Это происходило в том случае, если дядя Алик был страшно сердит и выгонял нас всех «с глаз долой».
– Пока непонятно, – отвечал тот, кому по жребию («камень, ножницы, бумага, раз, два, три» или «вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана») доставалось место у окна.
– Малая берцовая? – спрашивал последний.
И мы по цепочке передавали:
– Малая берцовая? Малая берцовая?
– Нет! Мениск! – отвечал счастливчик, наблюдавший за операцией.
– Мениск, мениск, – передавали мы друг другу восхищенным шепотом.
В особо сложных случаях дядя Алик выходил во двор, выводил из сарая свой старенький мотоцикл с люлькой, и мы на одеяле укладывали туда Жорика.
– Снимок надо делать, – торжественно сообщал Жорик.
– Головы тебе снимок надо делать! – бурчал дядя Алик, пытавшийся завести мотоцикл.
– И гипс ему на голову! – хором подхватывали мы.
– Что? – удивлялся дядя Алик. – Да-да, и гипс тебе на голову!
В дорогу до больницы мы собирали по карманам тутовник – вдруг Жорик проголодается за те десять минут, пока дядя Алик, поднимая пыль и грохоча на всю деревню, довезет его до рентгеновского
