видимостью и очень редко – трезвые.
– Что ж ты, твою мать, здесь стоишь? – заорала она, буквально выхватив ребенка из-под колес машины.
Она сгребла его в охапку и дотащила до кафе. А развернув из полушубка и платка, обмотанного крест накрест, охнула. Это был Леночка.
– Ты что здесь делаешь? – спросила Тамарка, которая прекрасно знала и Леночку, и Петра Ивановича.
– Возьмите меня к себе, – попросила Леночка.
– Ага, – отозвалась Тамарка. – На, поешь борща с мороженым, я щас.
Пока Леночка послушно ела мороженое, Тамарка остановила попутку, доехала до ближайшего дома и позвонила Петру Ивановичу.
Когда они влетели в кафе, в задней комнате какой-то мужик расстегивал штаны. На кровати лежала Леночка.
Тамарка велела мужику-извращенцу убираться вон из ее «приличного» заведения и больше не появляться на пороге, а Леночку подняла одной рукой и отдала Петру Ивановичу. И только тогда ему стало по-настоящему страшно за дочь. Пока мужик кричал, что эта лилипутка сама с ним пошла и он вообще «не при делах», Петр Иванович смотрел на дочь, которая улыбалась и как будто спала, обняв его за шею.
Тамарка ловила Леночку на трассе не один раз. Она вытаскивала ее из-под мужиков, из машин…
Каждый вечер Петр Иванович ждал звонка от Тамарки.
– Все, я так больше не могу, – сказала она ему в конце концов. – Она не маленькая, не могу я ее пасти. Хочешь, запирай ее на замок. А у меня дело, бизнес.
Когда Тамарка видела, что в зале сидит Леночка, она ставила перед ней тарелочку с мороженым и пускала все на самотек. Надо сказать, что ее бизнес с появлением Леночки пошел в гору, чему она не уставала удивляться. Этим мужчинам не нужно было молодое красивое тело, не нужны были стандартные девочки, которых у Тамарки было в избытке, им была нужна Леночка – уродливая, страшная, сумасшедшая. За нее платили больше всего. Она отдавала Леночке положенную сумму, но та бросала деньги на пол, на стол. Ей они были не нужны. А что ей было нужно, Тамарка не знала. Остальные девочки к Леночке ревновали, и Тамарка пыталась их как-то успокоить. А еще нужно было делать ремонт в «заведении», как она называла свое кафе-бордель. И внуку, который родился на Большой земле, послать подарок.
А Леночка действительно сошла с ума. Она не ведала, что творила. Это и врачи Петру Ивановичу подтвердили.
Он каждый вечер после работы ехал к Тамарке. Когда заставал там дочь, забирал и привозил домой, укладывал в кровать и целовал в лоб, как в детстве.
– Только маме не говори, – просила, уже засыпая, Леночка.
Он и не говорил. Катечка думала, что Леночка сидит у подружки.
В один из вечеров Петр Иванович по привычке заехал к Тамарке. В грязном сумраке Леночки не было видно. Зато за дальним столиком над тарелкой с гадким, горьким мороженым сидела Светочка.
Петр Иванович увидел там свою младшую дочь, и у него что-то случилось с сердцем. Оно вдруг перестало биться. А в мозгу случилось короткое замыкание, как вспышка, как разряд.
Он взял за руку дочь и выволок ее из кафе. На дороге стояла замотанная в тулуп и в платок Леночка, которая смотрела прямо на фары приближающейся машины. Водитель гудел, но Леночка не отходила. Водитель начал тормозить. Из-под колес полетел снег.
Петр Иванович схватил дочь, которая податливо и ласково обхватила его за шею, и затолкал в машину.
Когда он учился в школе, в детдоме, у них был кружок – стрельба из винтовки. Петр Иванович выбивал десять из десяти. Он ложился на мат, прижимался плечом к ружью, вдыхал запах приклада и стрелял. Только здесь, в нашем городке, он смог позволить себе купить ружье. Настоящее. Дробовик. Иногда он уходил на пустырь, расставлял банки или бутылки, ложился, занимал позицию и стрелял, выбивая все десять бутылок из десяти. Дробовик он хранил под кроватью завернутым в старую простыню. В мечтах он хотел пойти на охоту, настоящую, на зверя или птицу и одним выстрелом убить, попасть прямо в глаз. Но это было только в мыслях. Петр Иванович знал, что никогда не сможет выстрелить в живое существо. В бутылку, банку, мишень – сколько угодно. Но не в то, что двигается и дышит.
Дома он достал дробовик и повел дочерей на пустырь. Там он сбил две бутылки – дочери стояли сонные и не понимали, почему отец их туда приволок, но спорить не решались. Потом Петр Иванович перезарядил ружье и выстрелил сначала в Леночку, а потом в Светочку. Очень метко. В голову. Последнюю пулю он пустил себе в висок.
Их нашли через два дня, и не Катечка забила тревогу, а моя мама. Она знала, что Петечка просто так, без причины, не прогуляет работу. Катечка стояла у гладильной доски и утюжила очередную рубашку. Она не привыкла думать.
Мама же сразу указала, где надо искать. Она единственная знала, что у Петра Ивановича есть ружье. Когда ей позвонили, то сказали, что нашли тела детей. Мама сразу все поняла.
Хоронила их тоже мама. Катечка выгладила дочерям платья и мужу костюм, после чего слегла. Ее парализовало. Она могла двигать только головой.
Но после лечения она встала и продолжала жить. Когда мы уезжали с Севера, мама к ней зашла попрощаться. Катечка стояла над гладильной доской и складывала полотенца по цвету и размеру. Она так и не поняла, куда исчезли ее муж и дочки.
Тяжелый путь к сердцу через желудок
Я познакомилась с будущим мужем. Конечно, я была умница и красавица. Но этого ему было мало. Я бойко лопотала по-французски, читала Томаса Манна, но и этого ему было мало. От страданий я похудела до сорока пяти килограммов, так что на лице остались одни глаза, при этом мне в наследство достались бабушкина грудь и мамина попа, но и этого ему было мало.
Я пролила немало слез, пока не решила завоевывать не сердце, а желудок. Я пригласила будущего мужа на ужин – уж что-что, а готовить я умела, несмотря на юный возраст. Вопрос был только один – чем накормить? Так накормить, чтобы прямо из-за стола пойти замуж.
– Мясо, – посоветовала мама.
– Банально, – ответила я.
– Зато наверняка.
Почему я тогда не послушала маму? Нет, я решила сразить наповал – приготовить ризотто с морепродуктами.
Надо сказать, что с рисом в нашей семье отношения не складываются. Чечевица – да, это наш продукт. А рис… Мама даже кашу рисовую так и не может сварить.
С морепродуктами тогда было сложно – они лежали в магазинах, сверкая льдом, дорогие и плохо опознаваемые. Да и слово «ризотто» тогда мало кто знал. Но звучало убийственно.
Уже в процессе готовки я опять лила слезы, понимая, что блюдо загубила. Обычный рис оставался твердым, морепродукты плавали в дурно пахнущей жижице, но отступать было некуда.
Будущий муж честно жевал резиновую мидию и пытался проглотить рис.
– Нет, – сказал он наконец.
– Почему? – воскликнула я, как раненая птица.
Собственно, обращалась я не к нему, а к себе. Почему я не приготовила мясо?
– Мы с тобой разные в быту, – сказал он, откладывая вилку.
Полгода мне понадобилось на то, чтобы он опять был почти готов на мне жениться. Замуж хотелось страшно, поэтому в то время я научилась молчать, хлопать ресницами и кивать каждому его слову, как китайский болванчик – собственно, делать то, что совершенно несвойственно моей натуре и вообще женщинам нашей семьи. Мы орем, грозно сдвигаем брови в одну линию, как у Сальмы Хайек в фильме «Фрида», спорим с мужчинами с пеной у рта и чуть что хватаемся за кинжал, чтобы уже убить этого непонятливого человека.
На этот раз я решила не рисковать и пригласила будущего мужа на ужин к маме. В конце вечера, как я рассчитывала, он попросит у матушки моей руки, и все будут счастливы. В маме я была уверена. В ужине тоже. Главное, чтобы он смог выползти из-за стола и промычать про предложение. После ужинов, которые
