– Тогда я съедаю пышку с медом, – радостно ответил Вася.
– А веревки зачем?
– Это бабушка меня привязывает к стулу. Чтобы я все съел.
– И как?
– Весело. Знаешь, как смешно! – радостно воскликнул сын, цапнул пышку и побежал на улицу. Я его догнала и отобрала пышку.
– Хватит, – сказала я.
– Бабушка! – закричал Вася. – А мама мне есть не дает!
– Иди ко мне, мой хороший, я тебе печенье дам.
– Нет! – закричала я. – Никакого печенья!
– Оставь ребенка в покое! – закричала бабушка. – Он только на человека начал походить. Вы его каким ко мне привезли?
– Мама! У него живот висит! – кричала в ответ я.
В Москве я посадила Васю на строгую диету. Мальчик сидел над тарелкой с пустым бульоном и ронял слезы.
После вторых родов я тоже сидела на диете. Нужно было сбросить двадцать килограммов. Я ходила злая и нервная. Приехала наша доктор Анна Николаевна делать прививку дочери. Посмотрела на меня и рассказала историю из собственной практики.
Вызвали ее в семью – большую, шумную, многодетную и многородственную. Главой семьи была дородная теща из-под Ростова. Теща была великолепная – высокая, необъятная. На плите булькал борщ, на столе стояли пампушки с чесночком. За столом сидел мальчик лет шести и уминал пряничек вприкуску с булкой. Собственно, Анну Николаевну вызвали к этому мальчику, который начинал задыхаться и жаловался на боли в боку, если нужно было дойти до метро – семь минут пешком, или подняться по лестнице на третий этаж. Ребенок был раскормленный, и никакой астмы и панкреатита, как считала мама мальчика.
– Диета, – сказала Анна Николаевна, – строгая. Утром натощак нужно выпить теплую воду с медом, чтобы прочистить кишечник.
– Что она говорит? – спросила теща, хотя стояла рядом с Анной Николаевной, сложив на груди руки. – Какая вода с медом? Это завтрак? А на обед тогда что?
– Вода без меда, – строго ответила Анна Николаевна.
На самом деле она так пошутила, но теща успела схватиться за сердце, а мальчик запихнул в рот пряник, пока не отобрали.
Так вот, про диеты. У меня есть знакомый. Ему сорок пять. Леня. Он звонит и поздравляет со всеми праздниками – советскими, церковными, российскими.
– Как ты? – спрашиваю я.
Леня мне рассказывает про одышку, лишний вес, диабет, больное сердце, сосуды, головокружения и пятна перед глазами. Говорит, что врачи за него не берутся, сначала требуют, чтобы он похудел килограммов на тридцать, а Леня не может.
Мы ждали его в гости. Он позвонил и сказал, что не приедет – сломался лифт, и он не мог спуститься с девятого этажа на первый. Просто физически не мог. Извинялся, злился на себя и обещал завтра же начать худеть и ходить пешком.
У Лени две жены – бывшая и настоящая. Он счастлив в настоящем браке, безумно любит дочь и сохранил хорошие отношения с бывшей женой, потому что от первого брака есть сын. Но никому – ни нынешней жене, ни бывшей – он не рассказывает про свои болячки. Про то, что ходил на обследование, что боится сдавать анализы – для него спокойнее оставаться в неведении относительно уровня холестерина, – что забывает выпить таблетку, что ему прописана строгая диета.
– Почему?! – кричу я каждый раз.
Мама моего знакомого была художницей. Точнее, женой художника, которая решила, что тоже «так может», бросила мужа и сына и занялась творчеством.
– Знаешь, когда я вырос и заново пересмотрел ее работы, я понял, что она бездарность, – однажды сказал мне Леня. – Когда я говорил ей, что мне плохо и у меня болит что-то, она отвечала, что я не знаю, что такое по-настоящему плохо и по-настоящему больно. Поэтому я молчал. И до сих пор молчу.
Мама-художница приезжала к мужу и сыну в один из выходных дней. В гости. Проверяла дневник сына, пыталась его воспитывать. Но сын ей не нравился – упитанный мальчик, раскормленный сердобольной соседкой, оскорблял эстетический вкус матери. Однажды она даже сказала сыну-подростку:
– Пока ты не похудеешь, я не буду к тебе приезжать.
И Леня честно висел на турнике и совершал утренние пробежки вокруг дома. Толку от этих нерегулярных, истеричных занятий было чуть – он не худел и, соответственно, не рассчитывал понравиться маме.
– Господи, как ты похож на своего отца! – воскликнула явившаяся спустя месяц мать.
Тучностью Леня действительно пошел в папу – маленького, веселого, кругленького мужчину, который принимал все происходящее как должное. Жена ушла? Ну что поделаешь? Жизнь такая. Он не вмешивался в сложные взаимоотношения сына и матери из лучших побуждений. Даже уходил, когда жена приходила. Но Леня считал, что папа его бросал и предавал.
– Тогда зачем ты меня родила? – однажды воскликнул Леня.
– Это случайно получилось, я не планировала, – совершенно искренне ответила мать-художница.
В тот день Леня перестал хотеть понравиться матери, стал есть булки, на радость соседке, и толстел.
Его отец рано умер от диабета. Он знал, что ему нельзя есть сладкое, но ничего не мог с собой поделать.
У Лени тоже диабет, и ему нельзя есть сладкое, но он ничего не может с собой поделать. Он боится умереть, пока не вырастут и не встанут на ноги дети.
– Я должен кормить их до пенсии, – говорит Леня, – причем до их пенсии.
– Тогда сходи к врачу, – отвечаю я.
– Знаешь, я все еще ощущаю себя на тридцать пять максимум. Позвонил старый друг и сказал, что ему исполняется пятьдесят. Я не поверил. Отказываюсь верить. Так странно… А вчера умер один знакомый. Не близкий. Несколько раз сталкивались, к взаимному удовольствию, на мероприятиях. Он веселый, адекватный человек. На прошлой неделе видел его на веранде ресторана. Махнули друг другу рукой. Вот взял и умер. Жалко человека. Всего пятьдесят шесть лет мужику было. Мне папа говорил, что по-настоящему хорошие люди долго не живут. Он был прав. Все жалею, что я тогда к нему не подошел, не посидел, не поговорил. Спешил куда-то. А человека больше нет.
– Лень, тебе есть ради кого жить. Займись собой, – говорю я, зная, что он меня не слышит, а думает о своем: о женщинах, детях, маме, которую так и не понял и не простил.
У меня взросление произошло в один момент. Резко. Я имею в виду смену ощущений. Наверное, это случилось тогда, когда в гости приехала мама. Она встала к плите и приготовила обед и ужин на три дня. Мои близкие ничего не заметили, а я вдруг посмотрела в кастрюлю другими глазами. Щи были слишком густыми, мясо слишком жирным. Мама всюду – и в первое, и во второе, и в компот – добавила одну и ту же специю. Я не смогла съесть ни кусочка. И в тот момент поймала себя на мысли, что мама готовит, как все женщины ее послевоенного, голодного поколения: просто, быстро, много. И не так уж и вкусно. Сытно – это да. Так, что не продохнуть.
Мы создаем себе мифы, чтобы выжить, сохранить рассудок, не сойти с ума. В том числе и о родителях, приписывая им качества, которых они были лишены.
Тот же Леня помнит, что мама всегда приходила в гости с пирогом – шарлоткой или маковым, его любимым. И Леня долго считал, что мама умеет печь самые вкусные пироги на свете, и ждал даже не ее, а пирог. Только не мог понять, почему мама приносит ему пироги и требует, чтобы он не ел сладкого. Но тот запах еще теплой выпечки дурманил его голову, сводил с ума. Выходные были праздником. Леня даже пытался угадать, какой пирог принесет в следующий раз мама – яблочный или маковый?
– Ты знаешь, я ведь очень долго в это верил, – рассказывал он, – мне казалось, что если мама специально для меня с утра печет пирог, значит, она меня любит. И так проявляет свою любовь. И ее слова ничего не значат, а вся ее любовь – в этом самом куске домашней выпечки.
