– Ольгунь, а помнишь, как мы в лес ходили? Как за яйцами стояли?
– Нашла, что вспомнить…
– Я там тебя встретила. Значит, судьба. А не приехала бы ты на Север, я бы у тебя сейчас не сидела.
– Вот и хорошо бы всем было.
Тетя Алла тихонько смеялась.
Она ходила медленно и редко. Сидела на кухне и пыталась готовить – раскладывала на столе продукты и резала какие-то немыслимые салаты, которые сама и ела.
– Тебе ж нельзя, – сказала мама, когда увидела, как тетя Алла ест припасенный на праздник сервелат. Отрезает большим куском и жует.
– Мне ничего нельзя, – кивнула тетя Алла.
– Давай я тебе кашку сварю, – предложила мама.
– Давай мы с тобой сядем, выпьем и покурим, – грустно сказала тетя Алла.
Мама тогда каким-то чудом доставала конфеты с ликером, вино, рыбу. Она стояла у плиты и готовила для тети Аллы и сначала кормила ее, а потом меня. Я тогда вообще перестала что-либо понимать и предпочитала сидеть в своей комнате, которая уже не была моей – тетя Алла спала на полу. Она храпела, ворочалась, стонала, и от нее плохо пахло.
– Когда она уедет? – спрашивала я маму.
– Когда надо, тогда и уедет, – отвечала она.
– Почему она у нас живет? Пусть в больнице лежит, – требовала я.
– Ты немедленно замолчишь и пойдешь уберешь в комнате. Помоешь полы и проветришь. Понятно?
– Непонятно. Почему я должна убирать? Пусть она и убирает!
Мама шваркнула меня половой тряпкой по лицу и ушла на кухню – варить тете Алле бульон. А я сидела и горько оплакивала несправедливость жизни.
Мама убегала на работу рано – электричка отходила в шесть утра, – а тетя Алла готовила мне завтрак и отправляла в школу. Завтраки она готовила фантастические. Гренки. Я до сих пор помню ее гренки, поджаренные в духовке – тетя Алла могла готовить только сидя, и до духовки ей было проще дотянуться, – невероятно вкусные. На хлеб она выкладывала кусочек помидора, кусочек сыра или ломтик колбаски. Даже кашу она варила не как все – тоже томила ее в духовке. И омлет она умела делать не как мама, а толстый, пористый, запеченный с обеих сторон. Это были лучшие завтраки на свете. Иногда она пекла булочки из остатков кефира, муки и последнего яйца. А себе она варила кофе. Мама тогда купила целый пакет зеленых зерен, которые нужно было жарить, молоть и только потом варить. Тетя Алла каждое утро обжаривала горсточку, перемалывала в старой ручной кофемолке, которую маме подарила Варжетхан на шестнадцатилетие, и варила в старой же, подаренной Варжетхан маме на восемнадцатилетие, турке.
Она отливала мне в чашку два глоточка кофе, доливала молока. Я чувствовала себя очень взрослой.
В тот день она напекла булочек, но не успела сварить кофе. Когда я пришла на кухню, тетя Алла сидела за столом, смотрела в одну точку и молола кофе.
– Теть Ал, вы чё? – спросила я.
– Не чё, а что, – ответила тетя Алла. – Как ты выражаешься? У тебя мать грамотная.
Я плюхнулась за стол и схватила булку. Тетя Алла передвинулась на своей табуретке к плите и поставила турку. Кофе убежал.
– Теть Ал, вам плохо?
Только тогда я заметила, что тетя Алла была даже не белого, а серого цвета. И вдруг она медленно начала сползать с табуретки, пока не рухнула на пол. Тяжело, с тупым звуком.
– Теть Ал, теть Ал! – закричала я.
Я хотела ее поднять, но даже сдвинуть с места не могла. Начала звонить маме на работу, но там не отвечал телефон – мама еще не доехала до службы. Тогда я позвонила Славику.
– Чего? – ответил он.
– Быстро приходи, – сказала я и бросила трубку.
Славик пришел через минуту. Он же вызвал «Скорую».
– Вкусно пахнет, – сказал он, когда мы сидели на полу рядом с тетей Аллой и ждали врачей.
– Дурак! – Я заплакала.
Славик потянулся за булкой и молча начал жевать.
– Ты можешь хоть сейчас не есть? – заорала я.
– Могу, – спокойно ответил он и продолжал жевать. – А почему она такая толстая? – спросил он.
– Болеет.
Два врача «Скорой помощи» не смогли положить тетю Аллу на носилки. От худосочного Славика толку было мало, но он сбегал к нашему местному алкоголику-соседу Степанычу, и уже вчетвером они кое-как загрузили тетю Аллу на хлипкие носилки. В лифт она не помещалась. Мы жили на восьмом этаже без грузового лифта. Меняясь, отдуваясь и перекуривая на пролетах, тетю Аллу кое-как снесли вниз по лестнице. Два раза роняли. Не сильно, но обидно, больно и страшно. Тетя Алла даже не шевелилась, и от этого было еще страшнее. Водитель «Скорой», которого призвали на помощь, ругался матом. Я шла рядом с носилками и плакала.
Тетю Аллу увезли. Мы со Славиком стояли на дороге и смотрели вслед.
– Надо было спросить, в какую больницу, – сообразив, ахнула я.
Мы побежали домой и начали обзванивать все больницы по телефонному справочнику, но нигде Аллы Малафеевой не было. Не поступала. Я наконец дозвонилась до мамы и, рыдая, пыталась рассказать, что Аллы Малафеевой нигде нет, что мы ее спустили по лестнице, что ее роняли два раза, что я не знаю, как это случилось…
– Какой Малафеевой? – мама говорила отрывисто и строго. – Что у вас случилось? Ты одна?
– Нет, со Славиком!
– Дай ему трубку.
– Тетя Аллу забрали в больницу, мы не знаем в какую, – сказал маме Славик и спокойно, жуя булку, передал информацию. Я в это время захлебывалась слезами, у меня была истерика. Я знала фамилию Гришки, тети-Аллиного сына, Малафеев, по отцу, а тетя Алла была Никифоровой.
Тетя Алла умерла в машине «Скорой помощи». Мама ездила в больницу, в морг и отправляла тело на Украину, в деревню Валентиновку, откуда тетя Алла была родом и где жила ее то ли тетка, то ли сватья. Она заказывала межгород и долго кричала в трубку. То ли тетка, то ли сватья хоронить тетю Аллу не собиралась и требовала прислать денег на похороны. Муж тети Аллы должен был выйти через шесть лет, сын – через три. Мама отправила тело, деньги и положила свое парадное платье. Новое, ни разу не надетое. И туфли на каблуках. Тоже новые.
– Пусть будет красивая, – рассказывала мама тете Гале.
– Твое платье на нее не налезет, и туфли тоже. Родственницы будут на деревенские танцы ходить, пастухов соблазнять, – хмыкнула тетя Галя.
– Пусть. Я сделала то, что должна была.
– Ну и дура. Какая им там, в деревне, разница? Твоей Алке уж точно все равно. А ты теперь без платья и без туфель.
– Да ладно. Надо было поехать, проследить. На работе не отпустили.
– И правильно. Нечего тебе там делать. Никто твоих стараний не оценит. Скажут, что у тебя денег куры не клюют, и еще ненавидеть будут.
Мама писала на зону письма. Отправляла посылки. Муж тети Аллы просил денег. Не для себя, для сына. Мама ходила черная. Я все время плакала. В доме пахло валокордином и коньяком – стойкий, приторный запах. Ко мне приходил Славик и молча смотрел, как я плачу.
Запах кофе и свежеиспеченных булочек, самые сильные, самые мощные возбудители рецепторов, связаны в моей памяти с тетей Аллой. Так же, как гренки на завтрак и каша из духовки. Теперь я знаю, что тетя Алла варила мне гурьевскую кашу. Откуда она знала рецепт?
Тогда все считали, что в Москве есть еда. И только в столице можно выжить. Маме
