маленькими начальниками. К таковым он относил инженеров, пребывающих на рядовых должностях, не имеющих своих машин, вкалывающих день и ночь на участках и даже в конторе появляющихся только ради планерок и получения зарплаты. Одним из троих был Кондратьев. Он, конечно, заметил спичку в зубах у капитана, – визуальный контакт состоялся.
– Ну как, рука супостата не просматривается? – спросил шеф, когда Федя появился в отделении.
– Просматривается, – ответил Федя. – Один у нас супостат – мы сами.
– Да, – многозначительно подтвердил шеф, – в этой стране главный супостат – раздолбайство, а раздолбай – враг номер один.
– И долбалоб тоже, – добавил Федя, имея в виду совсем не то, что имел в виду шеф, и думая, что почти все перестали говорить «у нас», «в нашей стране», а модно стало говорить «в этой стране».
– Однако с этим супостатом мы справиться не можем: раздолбайство в этой стране вечно, – сказал шеф и, помолчав, добавил фразу Шелленберга из «Семнадцати мгновений весны», которую повторял по три раза на дню: – Оно бессмертно, как бессмертен в этом мире сыск…
Шеф еще о чем-то говорил. Он был в прекрасном настроении, видимо, успел доложить в управление о происшествии первым…
Федя слушал его вполуха, так как боялся прозевать звонок в своем кабинете. Он специально оставил там дверь открытой, а дверь кабинета шефа не закрыл. Дверь кабинета секретарши также была открыта, и оттуда доносились обрывки разговора Раисы Михайловны с одной из многочисленных подруг. Вообще-то раньше подруг было еще больше, но времена изменились, и уже не престижно дружить с сотрудниками КГБ.
Звонок Федя все же прозевал, в кабинете было тепло, не дуло, и он закемарил после полубессонной ночи.
– Федор Степанович, – раздался над ухом ехидный голос шефа, – спать будете дома… У вас телефончик…
Внучек бросился в свой кабинет и снял трубку, но это был не Кондратьев – это звонила жена.
– Почему не выключил ночник в коридоре? – спросила она вместо приветствия. – А счетчик, между прочим, крутится, как карусель.
– Разве? – только и нашелся наш герой.
– «Разве, разве», – передразнила жена. – Выключать надо. – И положила трубку.
Федя тоже опустил трубку на рычаг, уселся за стол и решил к шефу не возвращаться: с минуты на минуту должен был позвонить Кондратьев. Телефон вновь зазвонил, Федя снял трубку и опять услышал голос жены.
– Наталья, – сказал он, разозлившись, – ты занимаешь линию, я жду звонка…
– Вот и дождался, – сказала Наталья. – Звонка он ждет… Пинаете там с Карнауховым воздух, и только. Он хоть на базу ездит, а ты вообще неизвестно чем занимаешься…
– Наталья, – заорал Федя, – мне позвонить должны. Если тебе нечего сказать, положи трубку!
– Как же, разбежалась. Ты там своими агентами командуй, понял? Недаром о вас в газетах такое пишут…
– А ты их читаешь?
– Читаю.
– Я рад…
Федя не бросил трубку только потому, что Наталье нужно было дать выговориться. Если же разговор прервать, то она будет звонить, пока ей не надоест, и Кондратьеву пробиться к нему будет невозможно. Он молчал, а Наталья, видя, что он перестал сопротивляться, быстро выдохлась и сказала:
– Мне работу предлагают… в кооперативе.
– В «Погребке», что ли? – спросил Федя и понял, что проговорился.
– Почему в «Погребке»? – слишком уж поспешно отозвалась Наталья. – Не в «Погребке».
– А где?
– Нигде, вечером поговорим.
«Что ж, вечером так вечером». – Федю не особенно расстроил конец разговора с женой. Он был всплеском вчерашней бури, которая может повториться и сегодня, когда Наталья в очередной раз будет выговаривать ему «за квартиру», а крыть будет нечем…
– Федор Степанович, – раздался голос шефа, и тут зазвонил телефон.
– Привет, – сказал Кондратьев, – как дела? Прекрасно… за исключением… Из автомата звонишь?
– Из конторы, – был ответ, который предполагал меньшую откровенность при ведении разговора.
– У вас что-то случилось? Лифт, что ли, оборвался?
– Это не у нас, у субчиков.
– Ну ясно, и Бог с ним, с лифтом, он меня не интересует (фраза как раз предполагала обратное). С ребятами виделся?
– Нет, а надо?
– Конечно… Завтра после смены сможешь? Часов в семь? – сказал Федя и, придерживая одной рукой трубку, достал другой записную книжку, но в календарике посмотрел не завтрашнюю, а сегодняшнюю клетку – она была свободной.
– Лады, – усмехнувшись, сказал Кондратьев. Договорившись о встрече, Федя пошел к начальнику.
Тот, закрыв двери, сказал почти торжественно:
– Из управления только что звонили. Просили принять самое деятельное участие в расследовании этого ЧП…
– Что мы и делаем, – ответил Федя, мельком заметив, что фраза понравилась шефу. «Мы» – всегда приятней, совсем не то, что – «я».
В обед Федя почувствовал озноб и вспомнил сквозняк в трубе. Но делать было нечего, он доработал до вечера, встретился с Кондратьевым и в восемь часов направился домой.
По лестнице он поднимался уже с сильным насморком, предчувствуя, что это будет еще одним раздражителем для и без того раздраженной в последнее время Натальи.
«Эх, Натка, Натка, – думал Федя, – шесть лет назад, когда мы только поженились, ты со мной на край света готова была пойти и в шалаше жить. А сейчас тебя то квартира не устраивает, то моя работа, то вообще непонятно что… Хотя почему же непонятно… Понятно».
Наталья ехала в Каминск с надеждой на лучшую жизнь. А как же иначе? Мужа-то переводят на вышестоящую должность, так ей сказали в управлении. А раз так, то всё, что они имели в Н-ске, в сравнение не должно идти с тем, что они будут иметь в Каминске.
Но Каминск встретил их равнодушно. С жильем здесь было так же плохо, как и в Н-ске. Кроме того, для исполкома было слишком накладно выделить приезжим специалистам сразу две квартиры. Исполком, спустя год, выделил одну, которая, разумеется, досталась шефу. А тот, до получения ее дневавший в жилотделе, перестал там появляться вообще. А под лежачий камень, как известно, вода не течет…
И с работой у Натальи не получилось. Первое время она устроилась было на «ящик», но там не прижилась и ушла в торговлю. Хотя ушла – неточно сказано. В торговлю ее переманила заведующая универмагом Баклавская. Она была баба хитрющая и заполучить себе в магазин жену сотрудника КГБ считала большой удачей. В жизни завмага всякое может случиться – где милиция прижмет, где сам во что- нибудь влипнешь, – и чем больше будет рядом с тобой людей близких к тем, кто может насолить или помочь, тем лучше.
В последнее время Наталья сильно изменилась. Она потеряла интерес к дому, и квартира без женской руки вмиг превратилась в берлогу. Реже, чем раньше, стала пилить Федю, посылать его к начальнику и в исполком требовать квартиру, но если уж посылала, а он упорствовал, то доходила до истерики. А потом вдруг впадала в состояние прострации, а после опять начинала плакать и злиться, кляня на чем свет стоит Федю, за то, что он согласился ехать в Каминск, а уж если согласился, то должен жить так, как живут все каминцы. А каминцы, по ее мнению, хватают все, что плохо лежит, живут в свое удовольствие и совсем не работают, а уж если и работают, то получают не то что он…
Разумеется, Натальи дома не было.
