Он поставил на плиту чайник, достал из холодильника масло, стал резать хлеб.
Федя съел бутерброды, вымыл посуду и лег в постель: его знобило, а жены все не было.
Термометр показал тридцать семь и восемь. «Ого, труба может выйти боком…»
Наталья появилась только около десяти. В курточке, без платка, с короткой прической, чем-то похожая на мальчишку-сорванца, она почти не изменилась с тех пор, как они познакомились в Н-ске.
– Что с тобой? – с преувеличенным беспокойством спросила она, заглянув в комнату и увидев мужа в постели.
– Температура, простыл, наверное, – ответил Федя, определив, что Наталья не станет продолжать вчерашний разговор. – Ты чего болтаешься по ночам? – не удержался он. – Хулиганы…
– А меня проводили… девчонки…
– Опять день рождения?
– Ага, – хохотнув, ответила она и ушла в ванную.
Было слышно, как она плещется, смывая с лица косметику. Когда вернулась, Федя, подавив в себе чувство ревности, сказал:
– Я там чай заварил.
– Я сыта, – ответила Наталья. – Зава (так она называла свою благодетельницу) выставляла сегодня.
– Выставляла, – повторил он и подумал: «Быстро же она нахваталась блатных словечек». – А что это, – сказал он, – Зава выставляла, ведь день рождения не ее?
– На то она и Зава, – ответила Наталья. – Раз у сотрудницы день рождения, то она не может остаться в стороне.
– Ну прямо мать родная…
– Да, – с вызовом ответила жена, – мать родная. Не то что некоторые… – и, расплакавшись, убежала на кухню…
«Эх, Натка… Хлюпаешь носом среди кастрюль. Год-два назад подошел бы к тебе, погладил по голове – и все проблемы ушли бы, как вода в песок».
– Я буду спать на кухне, – сказала она так, чтобы он услышал.
– Спи, – ответил он, – но матрац я тебе дать не могу. Негоже больному человеку на голой сетке спать…
Спустя полчаса она пришла в спальню, плотно прикрыла дверь, чтобы не так было слышно телефон, если опять кто-нибудь позвонит, легла с краю и уснула. Федя же, несмотря на раннюю побудку, не спал. Першило в глотке не то от насморка и температуры, не то от обиды и ревности…
С Натальей он познакомился в восемьдесят пятом, хотя до этого судьба однажды свела их, когда Федя еще учился в институте.
Федя работал на заводе, а Наталья заканчивала учебу в техникуме. Они поженились и поселились в общежитии. Потом она ждала год, пока он «приобретал в Европе вторую специальность», а потом они опять жили в том же общежитии, поскольку управление договорилось с заводским начальством о том, чтобы Федю с женой не выселили, несмотря на то, что он ушел с завода.
В те времена она не обращала внимания на бытовую неустроенность, считала все это временным (не могут же не дать квартиру сотруднику КГБ), старалась изо всех своих силенок создать уют в комнате в дюжину квадратных метров, в которой она была полноправной хозяйкой, и говорила Феде, что он – опер на службе, а она – дома. И Федя не противился, ему было приятно участвовать в этой игре, доставлять удовольствие «малышке». Со временем это перестало быть игрой, и Федя, как говорили его коллеги, незаметно для себя попал жене под каблук. Однако это его не огорчало: неважно, кто главенствует дома, важно, чтобы обоим это было не в тягость.
Трещинка в их отношениях появилась и стала шириться с тех пор, когда в газетах, по радио и телевидению заговорили о злодеяниях чекистов и их ответственности перед народом…
И что, вроде бы, Наталье до преступлений чекистов, и при чем тут Федя, если он родился в пятьдесят шестом и к репрессиям имел примерно такое же отношение, как гашековский персонаж, на участке у которого нашли человеческий череп.
Конечно, дело было не в этом. Просто Наталья своим женским чутьем безошибочно определила, что вся эта кампания ставит крест на ее надеждах.
Все могло бы измениться к лучшему, когда Феде предложили поработать в Каминске. Наталья, узнав об этом, неожиданно для всех обрадовалась. Уже потом, когда они обсуждали будущее место жительства, Наталья сказала, что лучше быть начальником в маленьком городе, чем рядовым сотрудником в большом.
Наталья выросла в таком же городе, как Каминск, знала «провинцию» лучше Феди и надеялась, что жизнь там изменит и мужа. Но горбатого могила исправит, а верблюд – он и в Африке верблюд, ему все равно, где пахать день и ночь – в Н-ске или в Каминске.
Вот тогда-то и появилась среди Наткиных подруг пятидесятилетняя Зава, а потом и друг-обожатель Шушанов, больше известный в Каминске под кличкой Шуша.
До перестройки Шуша был сторожем на кладбище. Потом руководил кладбищенскими могильщиками и вдруг стал одним из первых кооператоров, денежным парнем, разъезжавшим на единственном в городе, правда, старом, «Мерседесе».
Кооператив Шуши занимался оказанием погребальных услуг населению, поэтому его окрестили «Погребком».
Начальник комхоза Сысько, с которым Шуша заключил договор по оказанию вышеупомянутых услуг, вдруг понял, что попал к Шуше в кабалу, и начал с ним «бодаться». А чтобы, как он говорил, размонополизировать «Погребок», могильщики которого драли с жителей города бешеные деньги, попытался создать еще один кооператив, при том же комхозе. Однако не тут-то было. Шуша уехал отдыхать в Крым, а в это же время неизвестные лица отравили Сыськовского дога, сожгли будку с инструментами конкурентов, а самих конкурентов пообещали похоронить в тех же могилах, которые они осмелятся выкопать. Сысько сдался. Злые языки поговаривали, что Шуша заплатил-таки начальнику комхоза за собаку, однако сам Сысько это отрицал и говорил, что «с этим бандитом у него с недавних пор нет ничего общего».
Натку Шуше, конечно, подставила Зава. Но не в ней дело: подставить можно то, что подставляется.
Наталье нравились ухаживания первого кооператора города. И Шуше льстило внимание жены сотрудника КГБ. Знакомство с Шушой Наталья держала в секрете, не афишировал его и Шуша, но разве можно спрятать что-либо у опера на его участке?
Однако, как говаривал один из Фединых «преподов», не относящаяся к нашей работе информация должна умирать в опере. «Должна, а вот не умирает же, только наружу не выходит…»
На следующий день Федю совсем разобрало и он не пошел на работу. Шеф, которому он позвонил, сморщился так, что это можно было определить даже по телефону. Карнаухов ревниво относился к перерывам в работе подчиненного, во всем видел желание «закосить». Так бывает у начальников, которые сами грешили этим во времена, когда еще не были начальниками.
После обеда Федя выдал несколько звонков своим людям и понял, что завтра придется работать, несмотря на температуру.
Утром следующего дня он был в больнице.
У главного врача только что закончилось совещание, и Федя проник к нему, несмотря на протесты новенькой секретарши: «Виктор Витальевич занят!» Секретарша еще не знала Федю и не относила его к «своим». Свои носили халаты и имели право входить к главному вне очереди, чужие, по ее мнению, должны были ждать, когда главный их пригласит.
Проходя двойные двери кабинета главного, Федя подумал, что давно здесь не был и даже не знал, что у Витальевича сменилась секретарша и что с новенькой надо проводить разъяснительную работу, суть которой будет заключаться в том, что Федя, хотя и не носит белый халат, относится к категории своих.
Главный был молодым еще человеком, месяц назад ему стукнуло тридцать семь. Пятнадцать лет назад он приехал в Каминск и стал работать хирургом, потом вырос до заведующего отделением, зама главного по лечебной работе и, наконец, стал главным врачом. С этого времени город потерял хорошего хирурга, так как
