О встречах с Кондратьевым Федя договаривался заранее, однако иногда работа требовала срочных контактов. Организовать их было не просто, так как для окружающих они с Кондратьевым не были знакомы.
Кондратьев жил в «крейсере» и не имел телефона. Федя, чтобы сообщить ему о необходимости встретиться, сдвигал при визуальном контакте шапку на затылок. Зимой это выглядело естественно: шапка всегда на голове, а летом… Летом для таких случаев служила белая курортная кепочка, которая вызывала дикое раздражение у Натальи. Она даже грозилась выбросить ее на помойку. Наталья не заканчивала Высших курсов и не могла понять, что это не тряпка, а элемент конспиративной связи.
Сдвинутый на затылок головной убор – сигнал, который при всей своей на первый взгляд примитивности, ничуть не хуже тех меток, что оставляют на стенах домов разведчики в городах и весях других государств. Назначение их одно и то же.
Существовал и резервный вариант сигнала о необходимой немедленно связи – спичка в зубах. Увидев ее, Кондратьев должен был тотчас связаться с опером, хотя сделать ему это иной раз было трудно: Каминск не столица сопредельного государства: из конторы позвонить трудно, там всегда народ, а телефонов- автоматов в Каминске раз-два и обчелся, да и те чаще всего не работают.
Сами по себе оба сигнала были верхом простоты, но иной раз, чтобы сдвинуть на затылок шапку или сунуть в зубы спичку, Феде приходилось часами ловить Кондратьева то на строительстве, то по дороге домой, то в библиотеке, где самая шустрая и любопытная библиотекарша говорила всем: «Как хорошо работать в КГБ! Они там ни хрена не делают – в рабочее время в библиотеке сидят…»
Последний раз Федя виделся с Кондратьевым в день происшествия, но все это время не забывал о нем: это для него он «мутил» воду и вводил в заблуждение Хуснутдинова рассказом о второй анонимке, которой на самом деле на свете не существовало.
Звякнул колокольчик. Федя посмотрел в глазок и открыл дверь.
Устроились на кухне, поговорили несколько минут о том о сем, как поступают уважающие себя люди, и перешли к главному.
– Приезжал главный инженер «Союзжелезобетонстроя», – сказал Кондратьев. – У них такие аварии не редкость, и он специалист по их «улаживанию». С ним работал наш главный…
– А где был Хуснутдинов?
– Шариф Шафутдинович приболел.
– Запил, что ли? – назвал Федя болезнь собственным именем.
– Да, – не очень охотно ответил Кондратьев: так сообщает врачу любящий сын о тайном пороке отца. – Шариф Шафутдинович – человек осторожный… в такие дни жена звонит на работу и говорит, что у него температура, а Агнесса Васильевна и водитель его прикрывают, так что об этом знают только близкие люди…
Федя отметил, что Кондратьев называет Хуснутдинова по имени-отчеству, тогда как раньше мог сказать о нем – Хозяин. Неужели Хуснутдинов попался на тот крючок, который он ему подсунул?
– Наш главный в отличие от Шарифа Шафутдиновича, – продолжал Кондратьев, – человек недалекий. Коллеги из «Союзжелезобетонстроя» просили его помочь, и он ничего лучшего не придумал, как от имени начальника попросить Агнессу Васильевну написать анонимку в КГБ, а потом и того лучше – вторую анонимку напечатать самому, но уже за липовой подписью.
– Кого же он так подставил? – спросил Федя, едва скрыв самодовольную усмешку: «Сработало».
– Меня.
– Вас? – сделал изумленное лицо Федя. – А почему?
– Не знаю. Шариф Шафутдинович предполагает, что он таким образом хотел меня перед руководством скомпрометировать, но не учел одного. Я не знал, что он и секретарша писали анонимку. Об этом знали только трое: главный, Агнесса Васильевна и Шариф Шафутдинович, поскольку секретарша ему рассказала. Шариф Шафутдинович сказал главному, чтобы он писал заявление об уходе. А тот ему: с удовольствием… Он давно намылился уходить, так что скоро его не будет.
– А вам это откуда стало известно? Информация уж очень для узкого круга.
– Шариф Шафутдинович сказал, – ответил Кондратьев и продолжил: – Так вот, главный в первой анонимке пытался свалить все на Атоманского, чтобы дуть в одну дуду с ребятами из «Союзжелезобетонстроя». Но все это не так. Монтажники и трубоклады ссорятся между собой по нескольку раз на дню, и никто после таких ссор не бросается лифт обрывать. Если уж говорить о ссоре, то у бригадира была серьезная размолвка с Шабровым – электрослесарем, он отвечает за работу лифта. Шабров сидит на окладе 130 рублей, а трубоклады по 900 заколачивают, вот он и предложил им: включайте меня в бригаду – я вам заработки обеспечиваю, без меня вы ничего не заработаете. Но у трубокладов бугор был сильный, так вот он сказал, чтобы Шабров не рыпался, а будет рыпаться – вообще без работы останется… Шабров, конечно, для приличия поворчал, но сделать ничего не мог: трубоклады бы его в бетоне похоронили, если бы он что-то попытался подстроить специально… Начальство «Союзжелезобетонстроя» намеренно эти ссоры вперед толкает, а истинные причины аварии в том, что лифтовое хозяйство, что стояло в трубе, давно пора выбросить, да где другое возьмешь. Его отремонтируют, напишут акт, что можно использовать, и пускают в работу. В этом хозяйстве половина деталей самодельные и нестандартные. Самодельными были и направляющие, по которым ходил противовес… Ночью один трубоклад спустился вниз, взял термос с пищей и снова поднялся. Когда он поднялся, противовес заклинило, но мотор у лифта сильный, он продолжал кабину тащить вверх, а свободная часть троса собралась наверху кабины. Но все это было бы не страшно, потому что при падении лифта должны были сработать ловители. И они всегда срабатывали: кабина падала по нескольку раз на день. И никого это особенно не тревожило. Если бы после каждого падения да разбираться стали, то трубу сейчас и до половины не выстроили бы… Почему ловители не сработали в ту ночь, тоже понятно – там пыль цементная все забила и придержала их.
– Но в журнале не отмечено ни одного случая обрыва кабины, – сказал Федя, вспомнив заключение специалистов.
– Эти падения никто в журнале не фиксировал: любая фиксация предполагает последующее разбирательство, а это остановка – потеря заработка, вот трубоклады и гнали выработку, хотели побыстрей объект закончить и премию получить за досрочный ввод.
– Ну как же, – съязвил Федя, – этим объектом прирастает строительный авторитет Шарифа Шафутдиновича.
– Отчасти да, – сказал Кондратьев, – но не это главное. Трубоклады торопились еще и потому, что боялись, как бы строительство трубы не было остановлено.
– Почему?
– Труба эта никому не нужна: ни будущей станции, ни тем более настоящей. Дешевле было бы заморозить это строительство уже сейчас. Но трубу достроят. Достроят и получат премиальные за ввод.
– Что, опять строительство не с того конца? – попробовал прояснить для себя ситуацию Федя.
– Не только, – ответил Кондратьев, – все дело в нашей офигенной неразворотливости. Большие начальники в Москве сдали в концессию иностранцам несколько нефтяных скважин на Севере… Концессионеры начинают тянуть ветку до ближайшей железнодорожной станции. Ветка эта пройдет через Каминск. Создается возможность кормить станцию не углем, а попутным газом. А для него такая огромная труба не нужна: ее назначение не столько в том, чтобы создать хорошую тягу, сколько в том, чтобы выбросить подальше от города по розе ветров золу… Так что куда ни кинь – тупик, да такой, что не знаешь, как из него выбраться.
– Да-а, – произнес Федя, – удивительно… Убить деньги и труд на объект, который никому не нужен…
– А меня это не удивляет, – сказал Кондратьев, – все объекты строятся либо так, либо почти так. Средства вкладываются, освоение идет, а сами объекты за время строительства морально устаревают. Мы с вами о вредительстве говорили, так вот ни один вредитель не причинит столько вреда, сколько наши плановики, да и те, кто эти планы выполняет и перевыполняет.
– Абсурд, – сказал Федя.
– Да, – согласился Кондратьев, – и я как специалист понимаю, что это – абсурд, но сделать ничего не могу, я вынужден бежать в упряжке вместе со всеми… Другое дело, если бы я стал, к примеру, начальником
