махинации. Но Дробин мужик неглупый, тут же от нее отрекся. Однако это не помогло. Начальство предложило ему или уволиться, или ехать опером в Каминск. И ты знаешь – он согласился…
Если бы ТЭЦовская труба грохнулась ни с того ни с сего, похоронив под собой всю станцию, Федя был бы шокирован меньше, чем сейчас. Одна мысль пронзила мозг, после того как он осознал всю невероятность случившегося.
– Какой участок он примет?
– Ящик останется за тобой, а станцию и все остальное – ему, тебе надо отдохнуть. А он оперативный работник опытный… почти двадцать лет выслуги.
Феде хотелось сказать, что сотрудник выслугой не измеряется, он либо работник с первого дня, либо не работник вообще… Но не это его тревожило.
– Значит, он примет станцию?
– Конечно.
– Все… туши свет и поливай фикус, как говорил один из моих преподов. Да он же дуболом, он же все источники пожжет, и с нами после этого сто лет никто работать не будет…
– Не пожжет, не пожжет, – уверенно возразил начальник. – Вас послушаешь, так только вы специалист по работе с источниками.
Федя понял, что этот разговор «в пользу бедных», и спросил:
– Все уже решено?
– Да… подписан приказ.
– Зачем же едет Надеин?
– Начальству виднее.
– Да-а, – вырвалось у Феди, – никак не ожидал этого… никак…
– Ну что вы, Федор Степанович, – не понял его шеф, – с Дробиным можно работать: он теперь на крючке, из него теперь можно веревки вить.
– Можно, – механически повторил Федя.
– Что с вами? – с неожиданным участием спросил шеф.
– Голова разламывается, – ответил Федя. – Я бумаги отпишу и, если ничего нового не случится, пораньше уйду.
– Если ничего не случится, – сказал шеф, – то конечно…
В тот день все валилось у него из рук, но Федя заставил себя отписаться по происшествию на станции, ответил на несколько запросов и в четыре часа ушел из отделения.
Однако домой не пошел, а стал болтаться по улицам, думая, как же выйти из сложившейся ситуации.
Все, что случилось, вышибло его из колеи настолько, что первое время он только осмысливал факт назначения Дробина в Каминск. Потом просчитал, как обычно, возможные последствия принятия Дробиным его участка и ужаснулся еще больше.
Вскоре людей на улице прибавилось, Федя понял, что уже шесть, и направился домой. Дома он сделал то, чего никогда не делал: достал из холодильника купленную с таким трудом бутылку водки, налил полный стакан и выпил одним духом. Закусив наскоро, ушел в комнату, лег, не раздеваясь, на постель и стал ждать действия алкоголя.
От выпитого его замутило, но Федя подавил в себе рвотный рефлекс: не для того он пил, чтобы выплеснуть все выпитое в унитаз. Прошло десять, двадцать, тридцать минут, ожидаемого облегчения, которое так знакомо людям пьющим, почему-то не наступало, а вместо него пришла такая страшная тоска, какой он не помнил с детства. И не было выхода из сложившейся ситуации и из этого тоскливого состояния, и он заплакал, как плачут маленькие дети, которых взрослые, сами того не ведая, жестоко обманули…
Пришла Наталья. Было слышно, как она открыла холодильник.
– Ты что, очуманел, – спросила она, заглянув в комнату, – водку пил… А я, дура, шампанского принесла… ради вашей встречи.
– Шам-панское – эт-о хорошо, – заплетающимся языком сказал Федя. – Просто я опять заболел…
– Разденься, укройся одеялом и лежи.
– Наташа! – позвал Федя.
– Лежи, лежи, – раздался голос жены из ванной, – а я на кухне лягу…
«Ах ты, жисть-жистянка: и пожаловаться некому, и рассказать о своих бедах нельзя – конспирация…»
Та же луна освещала знакомую поляну. Желтоватый туман низко стелился над землей. Чернела избушка возле леса. Поодаль над слоем тумана возвышались, подобно монументам, две фигуры.
– Почему в рясе? – спрашивал военный.
– Нет сил больше, батюшка, отпустил бы ты меня…
– Отпустить, говоришь?.. Не в моих силах отпустить тебя. У нас не частная лавочка.
– Тогда убей, как обещал.
– Нет, брат-батюшка, теперь это не имеет смысла.
– Тогда я повешусь.
– Не повесишься: во-первых, грех это большой, а во-вторых, не дам я тебе повеситься.
– Отпустил бы ты меня…
– Ну, заладил. Не могу я тебя отпустить: пропадешь ты теперь без меня, я сейчас для тебя и царь, и бог, и воинский начальник, и уж если ты мне станешь не нужен, то уже никому не нужен будешь.
– Отпусти, Христа ради…
– Не сегодня, не сегодня. Если уж ты так хочешь, надо подумать. Подожди немного.
– Нет сил, батюшка, ждать.
– Ну, опять за свое. Возвращайся домой и больше в рясе не приходи…
Фигура отца Никодима медленно тает в тумане. Военный некоторое время смотрит ему вслед, а затем скрывается в избушке…
Слышится звук мотора, и перед избушкой появляется машина с открытым верхом. Возле нее, словно возникнув из-под земли, оказывается военный.
– Где задержался? – спрашивает он у водителя.
– На переезде, – отвечает парень в восьмиклинке.
– Случилось что?
– Батюшка под поезд бросился.
– Не мог немного подождать, – говорит военный. – Поехали.
Автомобиль с военным и стажером исчезают с глаз так, как никогда в реальности не исчезают предметы, и Федя понимает, что это опять был сон, и просыпается.
Пробуждение, однако, не принесло ему облегчения. Сон, который он увидел, испугал его так, как пугает человека видение, значения которого он не понимает, но интуитивно догадывается, что с ним связано наступление событий, не сулящих ничего хорошего.
Он долго лежал в постели, соображая, что же изменилось пока, наконец, не понял: он потерял уверенность в правоте того дела, которым занимался. Медленно подтачивалась скала его убеждений волнами общественного мнения, и сейчас он был похож на мужика, которого все убеждали в том, что он – свинья. Мужик еще не верит в то, что он свинья, но в том, что он человек, уже сомневается.
Все это не было бы так страшно, если бы касалось только его самого. Но он привлек к работе не один десяток людей, он был предан своему делу и привил эту преданность другим. И вот теперь в душу его закралось сомнение…
И сомнение это, даже если оно со временем будет опровергнуто, может привести к скверным последствиям. Он, как стрелок в цирке, ни на секунду не должен сомневаться, что попадет в яблоко, лежащее на голове партнера по номеру. Партнера, который ему доверился, понадеявшись на его уверенность и мастерство. Если такое сомнение появилось, лучше честно отложить в сторону пистолет или уж сказать партнеру, чтобы он не подставлял лоб под выстрел сомневающегося человека…
В семь с копейками Федя был на маршруте возле дома, носившего название «крейсер». Спичка
