кроссами, стрельбой, рукопашным боем, учебными задержаниями и расследованиями.
Объем незнакомой информации был огромен, как океан, и технарь Федя работал и день, и ночь, штудируя рекомендованную литературу и пробегая, как детективы, отчеты по наиболее громким делам КГБ.
Но как нельзя выпить океан, так нельзя освоить всего того, что «выработало для тебя человечество». Федя же не мог этого понять и стал захлебываться, и захлебнулся бы, как это не раз случалось до него с ребятами, считающими себя ответственными за весь мир. Потому что редкий поток не мог похвастаться тем, что кто-нибудь из его курсантов вдруг переставал спать по ночам и, в конце концов, начинал совершать поступки, выделяющие его из общего числа собратьев по оружию. Каждое поколение выпускников рассказывало одну и ту же историю, как свихнувшийся от учебы курсант шел к огромной картине, изображающей Дзержинского, и сапожной щеткой пытался довести до совершенства глянец на и без того блестящем сапоге Феликса Эдмундовича.
Психологи курсов не исследовали указанного феномена и не могут объяснить, почему все свихнувшиеся идут к этой картине с сапожной щеткой. А ларчик открывается просто, и Федя знает это, на этот счет у него свое мнение: блестящий сапог основателя ВЧК притягивает мозг заболевшего, как сомнамбулу притягивает свет луны…
А знает это Федя потому, что в свое время ему вдруг захотелось проделать то же самое, но Серега Надеин понял это, сходил в город и притащил оттуда флакон заговоренной экстрасенсом воды. Уже по выпуске Федя узнал, что в город Серега не ходил, вода была из умывальника на их этаже, а целительная сила ее объяснялась тем, что Надеин подмешал туда пару таблеток тавегила.
Выпив «заговоренной» воды, Внучек проспал сутки и проснулся другим человеком. Серега после пробуждения написал ему девиз, который приколол кнопкой к тумбочке. «Нельзя объять необъятное», – было написано на том листке. Как ни странно, это подействовало, Федя остановился и увидел, что вокруг него очень мало тех, кто собирался бы, как он, положить голову на плаху учебы…
К концу курсов Федя совсем забыл о том, что чуть было не свихнулся, как почти забыл и тот полушизофренический сон, который снился ему в те сутки, когда он спал, запертый на ключ Сергей в комнате курсантского общежития.
В том сне сознание Феди, пробившись сквозь толщу десятилетий, оказалось в сороковых годах и поочередно выступало то в роли парня в восьмиклинке – стажера отдела НКВД, то в роли отца Никодима – приходского священника, то опера в военной форме и с кубарями на петлицах гимнастерки.
Что это было? Бред человека, находившегося на грани сумасшествия? Отражение мнения людей нашего времени о работе НКВД? Или картинки жизни людей прошлого, души которых не нашли успокоения и тревожат во снах живущих? Внучек не знал этого, но уже тогда он уловил некую закономерность прихода таких снов: они всегда служили предвестниками больших неприятностей.
Федя обошел несколько магазинов – мяса не было и в помине.
«Ни хрена себе вареники, – подумал он, – а я пообещал. Слабо знаете оперативную обстановку, Федор Степанович…»
Он заглянул в кооперативный. Там на прилавке в грязном окровавленном тазу лежали остатки говядины. Вид их был несъедобный, и скорее всего поэтому их никто не покупал.
Еще раз вспомнив о «варениках», Федя пошел в универмаг.
В торговом зале было шаром покати, но продавцов не убавилось. Четыре девицы, собравшись в отделе сувениров, обсуждали что-то, никаким боком к торговле не относящееся, между делом отмахиваясь от вопросов редких покупателей, как отмахиваются животные от не слишком назойливых мух.
Но на Федю девицы отреагировали моментально. Они разбежались по своим местам, а одна из них зашла в подсобку. И оттуда тут же вышла Наталья, вышла чуть смущенная. Федя рассказал ей о проблеме с мясом.
– Будь сделано, – сказала Наталья.
– По сходной цене, – сказал Федя, – Серега просил…
– По сходной, по сходной, – ответила Наталья, очень уж легко принимая поручение.
Натальино поведение объяснилось просто. За киоском, что был возле универмага, стоял единственный в городе «Мерседес». Но это почему-то не задело Федю так, как задевало раньше: ему казалось, что с приездом Сереги все изменится к лучшему…
Он представил, как после работы Серега придет к нему в гости. Наталья наденет свое черное платье с блестками, в котором она «похожа на Эдит Пиаф». И будет праздничный ужин… Наталья – красивая баба, маленькая, с приятным лицом, челочкой и взглядом чуть исподлобья. Но это вовсе не взгляд недовольства, а скорее, кокетства, легкого, едва уловимого и всегда так волнующего Федю.
А потом Серега возьмет гитару (надо попросить на время у соседей) и будет петь приятным баритоном:
Остаток дня Федя провел в очереди за водкой.
Пять лет назад каминское начальство, борясь с пьянством, в четыре раза сократило количество магазинов, торгующих водкой, надеясь, видимо, что в такое же количество раз сократится и количество пьяниц. Эффект, как ни странно, был обратный. После некоторого снижения порок вспух, как опара на печке, и расцвел таким цветом, каким еще никогда не цвел. От пьяниц в городе никому не стало прохода, особенно в тех местах, где продавали спиртное. Места эти все нормальные люди обходили стороной, не любила их посещать и милиция, а если и посещала, то после того, как там оставались одни потерпевшие.
Федя отстоял в очереди два часа. Впрочем, очередью это разношерстное образование назвать невозможно, это была, скорее всего, толпа с некоторыми, как говорят психологи, элементами социальной иерархии и разной степенью социальной напряженности. У края толпы накал страстей был невелик, а у окошка с решеткой, которое все называли амбразурой, шла настоящая война. К амбразуре время от времени пробивались настырные полупьяные парни, и толпа молча расступалась перед ними.
Федю толкали, мотали из стороны в сторону, придавливали до легкого хруста в грудной клетке, но не это было самым скверным – омерзительнее была та беспомощность, которая возникала всякий раз, когда очередной «арап» лез к амбразуре, крича: «Шурка, падла, верни сдачу!» или «Пустите, суки, я ящики разгружал…»
Разгружателей было столько, что, соберись они вместе, возьми в руки по ящику да сложи их друг на друга, получилось бы сооружение никак не меньше египетской пирамиды.
Но вот все закончилось, Федя выбрался из толпы мокрый и даже не злой, как обычно, а опустошенный, казалось, до самого дна…
– Когда приедет твой Надеин? – спросила его Наталья.
– Через неделю, – ответил Федя.
– Сказал бы, что через неделю, я бы к тому времени и взяла мясо.
– Ничего, – ответил Федя, – сойдет и такое. Теперь мы на коне, теперь мы его можем встретить по- людски… – И Федя начал говорить жене о Сереге Надеине.
Наталья не перебивала его, как обычно, то ли чувствовала некую вину, то ли возлагала на приезд Надеина свои женские надежды. Кто знает…
Следующий день у Феди начался с бумаг, но зазвонил телефон. Это был шеф. «Зайдите ко мне», – сказал он.
С легкой издевкой, будто мстя за вчерашнее равнодушие к причинам, побудившим Надеина приехать в Каминск, шеф сказал:
– Так вот, радостные вести для вас. Надеин приезжает, чтобы провести анализ нагрузки. Но это не главное: ежу понятно, что у нас есть объем работы еще на одного человека…
«На двух», – мысленно съязвил Федя.
– Так вот, – сказал шеф и сделал паузу, – нам дают еще одну единицу… Кого бы ты думал?
– Дробина, – съехидничал Федя, зная, что Дробин – второй Карнаухов – не столько работал, сколько снабжал начальство дубленками, так как жена его работала завмагом.
– Правильно, – ответил шеф. – Дробина… Тебе это Надеин сказал? У него жену посадили за какие-то
