подполковника. Должность «начтюрьма» была «вилочной», и при определенном наполнении изолятора спецконтингентом можно было надеяться на вторую большую звезду.
Однако почти в то же время началась кампания по борьбе с пьянством. И, что удивительно, количество спецконтингента в первые ее месяцы сократилось чуть ли не вдвое.
Большое уитэушное начальство из Н-ска обрадовалось такой «тенденции». В управлении ИТУ кто-то написал служебную записку, что изолятор в Каминске со временем придется закрыть. Но потом все вернулось на круги своя. Шок прошел, и изолятор стал набирать спецконтингент в полтора раза больше, чем раньше, то есть до кампании. Однако в головах начальников «тенденция» снижения так и осталась, и Михалыч до сих пор ходит в майорах, тогда как его бывший начальник по горотделу милиции Узякин, человек относительно молодой, уже получил звание подполковника.
– Итак, господа офицера, – сказал начмил, – что мы имеем… Трое осужденных из Тараканинской тюрьмы, тьфу, колонии захватили трех заложников… докатилась и до нас эта зараза…
Внучек хотел сказать, что эта зараза докатилась давно, но вспомнил, что Узякин говорит только за свой район, и сдержался.
– Кому приходилось работать по освобождению заложников? Ага, никому… Значит, будем исходить из здравого смысла, тем более что сейчас все к этому призывают… Так?
– Так, – ответил Внучек, – но не грех вспомнить и то, чему нас в бурсе учили…
– А в бурсе нас этому не учили, – обозлился Узякин, – в бурсе нам говорили, что организованная преступность, терроризм, захваты заложников совершаются только там, это их явления, и нам они не присущи…
– Да хватит вам, – вмешался Собинов. Он был человеком военным, много говорить не привык, однако положение члена «тройки» обязывало что-то говорить, и он был рад примирить двух других.
– Ну ладно так ладно, – сказал Узякин и выругался, – что-то нервы стали сдавать… Из чего будем исходить?
– Из главной задачи, – сказал Внучек и хотел добавить из какой, но в последний момент сдержался и дал возможность высказаться главному оперативному начальнику.
_ Спасти людей, – произнес Узякин, – спасти людей, а что для этого нужно?
_ Для этого нужны люди, – вставил свое слово Собинов.
– Конечно, – согласился Внучек, – но для того, чтобы подключить людей, нужно располагать информацией о тех, кто захватил, и о тех, кого захватили…
– Устами молодежи… – сказал Узякин, объединяясь этой фразой с Собиновым, которому тоже было под сорок, в отличие от тридцатитрехлетнего Внучека, – а что мы знаем о тех и других?
– Ничего, – ответил Собинов.
– Правильно, – сказал Узякин, поэтому я сейчас позвоню в управление.
– Есть лучший вариант, – перебил его Внучек… – В корпусе три телефона: здесь, в спецчасти и оперчасти… Расходимся по кабинетам, и каждый через своих коллег постарается урвать часть информации о захватчиках и заложниках… Мы звоним в Н-ск, а Дмитрий Иванович в Тараканино: одна из его рот несет там охрану… Разбегаемся?
– Разбегайтесь, – сказал Узякин, – я как старший оперативный начальник останусь здесь…
– Арбузов! – кричал начальник колонии в окно кабинета врача санчасти. – Повезло вам: прокурор области был в командировке в Каминске и теперь вылетел к нам на вертолете… Отпусти женщин хотя бы, все выглядеть лучше будешь перед прокурором…
– Мне с прокурором детей не крестить… Прилетит, тогда и поговорим, – сказал Буза, даже не отдернув шторку окна.
Буза был занят. Он в очередной раз проводил «работу» с заложниками. Делал он это так, как когда-то делал один из воспитателей в ВТК, где Буза отбывал первый срок. Он ходил туда-сюда рядом со скамейкой, на которой сидели женщины и прикованный наручниками к батарее водяного отопления Виктор.
– Еще раз повторяю, – говорил Буза тоном учителя начальных классов, – вам ничего не сделают… если вы не начнете геройствовать. Это относится к вам, гражданин начальник… Сидите спокойно, все, что вам нужно, дадим, надо пить – пожалуйста, надо есть – ноу проблем, в туалет – Шнырь проводит… Станет поспокойнее – руки развяжем… У нас к вам ничего нет… И у вас к нам ничего быть не должно… Ты на Хряка зла не держи, ты вон какой здоровый. – Буза был тонким психологом и знал, на каких струнах мужского самолюбия можно сыграть в присутствии женщин. – Хряк не стал бы тебя бить, но сам понимаешь… у нас правило: ты нам не мешаешь – мы тебя не трогаем…
Хряк и Шнырь стояли в коридоре и смотрели на беседу через проем открытой двери. На подвижном лице Шныря была написана полная поддержка всего, о чем говорит Буза. Хряк же чуть кривился. Он был человеком, о которых в зоне говорят «живет на кулаках», и к болтовне относился с презрением.
– Шнырь, – сказал Буза своему подручному, закончив воспитательное мероприятие, – дуй к дверям, менты там пост установили, скажи, чтобы пожрать принесли…
– Понеслись, как душа в рай, – усмехнувшись, сказал Шнырь, вернувшись через минуту.
– Заберешь шамовку, – инструктировал его Буза через несколько минут, – скажешь, чтобы поставили и отошли… Скажешь, – одно движение в сторону двери, и заточки у них будут в горле…
Спустя четверть часа заложники были отгорожены от захватчиков ширмой, за которой в обычное время осматривали больных, а посредине кабинета сооружен стол, в центре которого стоял бачок с кашей и кусочками мяса, рядом лежали алюминиевые ложки и булка черного ждала своей участи.
Шнырь, чувствуя себя полным ничтожеством, затащил из коридора скамейку и спросил Бузу:
– Начнем?
Буза словно не слышал его. Он долго молчал, а затем произнес:
– Ты что, зачуханец? Смотайся еще раз, скажи, что нужны ложки и вилки из ментовской столовой и тарелки тоже, и пусть кончат шутить, козлы, и чай пусть принесут, да не в отрядах возьмут, а у себя пошарят…
С чаем, вилками и тарелками дело шло не так споро, и Шнырь, и Хряк чуть было не изошли слюной. Шнырь даже стал побаиваться, что Бузе вздумается выбросить холодную кашу и потребовать новой.
Но вот все, что требовалось, оказалось на столе. Однако Буза опять не торопился. Он сходил к входным дверям, проверил, надежно ли приперты они столом и шкафом. Даже если их вышибут тараном, на это уйдет некоторое время, да еще десять метров по коридору, за это время заложники будут трижды мертвы. Буза слов на ветер не бросает…
Потом он вернулся в кабинет, но не сел на скамейку, а кивнул Шнырю. Шнырь понял его и пошел за ширму. Никто из заложников есть не согласился. Только после этого, поощренный взглядом Бузы, Шнырь двумя сложенными ложками разложил кашу и мясо по тарелкам, дождался, пока ложку возьмет Буза, и начал быстро есть. Хряк поглощал пищу в два жевка, и ложка снова устремлялась в тарелку.
Один Буза ел неторопливо, словно не отбыл восемь суток в ШИЗО. Прежде чем поднести ложку ко рту, он медлил, будто раздумывая, делать ему это или не делать. И здесь становилось ясно, почему на воле Буза принимали за сына большого начальника. И не только принимали, но Буза и сам нередко представлялся таковым.
– Папа у меня – член ЦК, – говорил он, – а мама – простой врач…
Он не был мошенником, но вполне мог стать, ибо в нем был талант артиста и то, что помогает не только выжить в зоне, но и управлять другими, – воля, которая непонятным образом размещалась в его тщедушном теле.
После еды Буза и Хряк закурили по сигарете. Шнырь, решивший было сбросить грязные тарелки в угол кабинета, в последний момент передумал, натолкнувшись на взгляд Бузы. Он понял, что тому это не понравится, и унес тарелки и вилки из комнаты, вернулся с подшивкой «Медицинской газеты», которую выписывал на санчасть находящийся в отпуске начальник медслужбы колонии.
Шнырь ловко скрутил из газет несколько фитилей, замотал руку халатом Валентины, взял этой рукой кружку с водой, зажег один из фитилей и поднес ко дну кружки. Меняя фитили, Шнырь быстро довел воду до кипения, бросил туда пачку чая и опять поднес фитиль к кружке. Пенная шапка, вспучившись, чуть было не выплеснулась на пол, но Шнырь убрал огонь, а затем еще несколько раз подносил его ко дну кружки, заставляя шапку то появляться, то исчезать.
Затоптав последний фитиль, Шнырь поставил кружку на стол, закурил сигарету, сдув с чая коричневую
