Гош помедлил, нехотя кивнул. Да, опасно. Потом мотнул головой на домик и сморщился: не нравится ему это все, ох как не нравится. Все-таки разлепил губы:
– Надо начинать разгребать.
Он мотнул головой на луну.
Да, полнолуние уже завтрашней ночью. Ритуальный день у жаб.
Пожалуй, прав Гош. Надо спешить, а то после ритуала могут разбежаться и где их потом искать? Распыляться опасно, но надо – прав Гош… Как всегда, впрочем. Смотрит на шаг вперед. Конторская выучка, ее не пропьешь.
– Ладно, Гош… Сюда еще заедешь или там будешь сидеть, пока они обратно поедут?
Гош склонил голову к одному плечу, потом к другому – ни да ни нет, как получится.
– Думаешь, ваши выдвижения могут не сработать?
Гош поморщился.
– Только один к ним не лезь, если что. Ладно?
Гош хмыкнул: не дождетесь.
Ну да. Тому, что от геройства одни проблемы, – этому в их конторе прежде всего учат…
Он скользнул назад, неслышно ступая по опавшей листве, беззвучно отводя ветви кустов. Теплое ощущение, что со спины меня прикрывают, таяло вместе с ним.
Я вздохнул. Конечно, хорошо бы сегодня же узнать, где живет та сука с усатым. И откуда приезжают те совсем молоденькие жабки с пурпурной охраной… И все же жаль, что его сегодня не будет рядом. С Гошем я чувствую себя увереннее.
Когда справа сквозь ветви пробился свет фар, я ждал, что это «ауди» жабы. Она приезжает первой. Но по новенькой дороге вскарабкался «мерин».
Вполз на стоянку, превратившись под светом желтых фонариков из черного в темно-темно-пурпурный. Защелкали дверцы.
Все те же двое мужчин в пурпурных плащах и те же две молодые женщины – только сегодня одеты совсем иначе. Если это вообще можно назвать одеждой.
Черные накидки, не достающие даже до колен. И все. Руки ниже локтя голые, голые ноги, никакой обуви. Широкие капюшоны утопили лица в тени.
Тончайший шелк струился по телу. Вздрагивающие от осеннего холода плечи, тонкие талии, бедра… У маленькой на груди натянулся шелк на затвердевших сосках.
Ежась от ветра, они просеменили босиком по мокрому асфальту, взбежали по ступеням и юркнули внутрь. Один пурпурный поднялся вслед за ними, второй вернулся в машину.
Я стоял, оцепенев.
Черные накидки…
Я уже видел такие накидки. Они могут значить только одно. Ритуал сегодня. На миг перестав верить собственной памяти, твердившей, что полнолуние завтра, я оглянулся на луну.
Но луна висела еще не круглая, еще ущербная с края. Полнолуние завтра.
Я поежился. Снова поглядел на домик.
Какого же дьявола вы приехали в накидках, если полнолуние только завтра? Полнолуние завтра, а в накидках уже сейчас…
Меня опять пробрала дрожь.
Основная часть ритуала завтра, а начнут они прямо сейчас. Потому что это не тот ритуал, который я видел, не тот, который знаю на собственной шкуре. Оттого и три жабы в одном месте…
Из-за угла морга выпрыгнули желтые конусы фар. Повернули, лучи пронзили кусты. Я присел, сжался, чувствуя себя черным камнем посреди светящегося кристалла, пятном, которое просто невозможно не заметить…
Наконец-то фары ушли прочь.
Я открыл глаза. Черная «ауди» развернулась и встала рядом с «мерином».
С водительского места вылез усатый, только сегодня от его жизнерадостности не осталось и следа. Открыть дверцу для жабы он и не подумал. Она вылезла сама – тоже мрачная. Насупленно поглядывая на своего спутника. Или виновато?
Усатый распахнул заднюю дверцу со своей стороны и присел на корточки. Лицо совсем окаменело. Покусывая верхнюю губу и щеточку усов, он протянул руки в салон, что-то тронул, осторожно, бережно.
Сквозь тонированное заднее стекло я не видел что.
Усатый, не вставая с корточек, сунулся внутрь, потом подался назад. Приобняв, он помог выбраться из машины ребенку.
Худющее, нескладное создание в длинной девичьей ночнушке, поверх ночнушки накинут плащ со взрослого плеча. Реденькие белесые волосики беспомощно распластались по лобастой голове, словно нарисованные на коже, – будто она уже лысела.
Она была ко мне боком, почти спиной, но почему-то мне казалось, что и лицо у нее такое же неказистое, как и тело, – слишком грубые черта, почти мальчишеские.
