Для второго поколения отгулять отпуск не вопрос. Сдали лодку резервному экипажу и разъехались по санаториям и домам отдыха. Для первого поколения все гораздо сложнее. Атомные реакторы с корабля никуда не денешь, количество вахтенных в корабельном расписании не убавишь. Вот и стоят, целых два месяца, пока не отгуляют остальные, сменяя друг друга через день, одни и те же люди. Особенно трудно дежурному по кораблю и его помощнику. После четырех часов сна, нескольких ночных учебных аварийных тревог, под давящий на сознание рев турбинок, в дыму от газосварки бди, чтобы корабль не утопили, не сожгли и не растащили орды прибывающих на него работяг! Через два месяца жизнь налаживается, розовощеким отпускникам уже гораздо легче заступать на вахту через два на третий, а то и четвертый день. И только к концу ремонта инженер – механик может расслабиться вахтой один раз в пять дней!
«Хорошо, что все отгуляли отпуска! – размышлял Бобылев, ожидая, когда с надстройки схлынет толпа желающих спуститься на стапель дока, по только что установленному на леса трапу. – Дежурных по кораблю будет хватать!».
Совсем недавно, в мае, К-30 вышла из завода, после годового планового текущего ремонта и за это время почти вся электромеханическая боевая часть побывала в отпусках. Несмотря на это, он чувствовал себя виноватым. Когда планировали дежурства по кораблю, Слава Файзуллин спросил составлявшего график капитан-лейтенанта Исаковского:
– Почему в списке нет Бобылева?
– Лейтенант Бобылев не будет стоять дежурным по кораблю, пока не сдаст на управление группой. Автономку никто не отменял! Всем понятно? – сказал, как отрезал Вячеслав Иванович. Он имел право так отвечать. Примака назначили командиром БЧ-5 на другой корабль, а его назначение на должность командира первого дивизиона было только вопросом времени. Документы на присвоение звания капитана 3 ранга и назначение на должность командира первого дивизиона уже отправили в управление кадров флота.
– А с автономки придем, Васю в отпуск и опять нам стоять? – не отставал Файзуллин.
– Да успокойся ты! В автономке достаточно времени, чтобы сдать какие угодно зачеты, – упрекнул его Иванченко, – если ты переработал, скажи мне. Я отстою дежурства за тебя!
После собрания, Исаковский попросил показать зачетный лист:
– Давай посмотрим, что у тебя там!
Посмотрев, он решил:
– В следующую пятницу будешь сдавать на допуск комиссии корабля! Готов?
– У меня еще два зачета не сданы!
– Времени больше недели! Готовься!
Заводчане обещали восстановить носовую часть всего за полтора месяца. Честно говоря, не верилось! Настолько впечатляли полученные подводной лодкой повреждения. Бобылев долго не мог отделаться от наваждения, что где-то он такое уже видел. Потом он вспомнил, что на фотографии времен второй мировой войны в Военно-Морском музее сфотографированная подводная лодка получила точно такие же повреждения. Правда, от взрыва глубинной бомбы.
Бобылев впервые становился в док, и ему не терпелось поскорее спуститься вниз. Наконец очередь у трапа уменьшилась. Опасливо держась за мокрые поручни шатающихся лесов, он начал спуск вниз. На стапель-палубе, среди луж с прыгающей в них мелкой рыбешкой, задрав вверх головы, вокруг корпуса ходили любопытствующие. Увиденное, поражало воображение. Нельзя сказать, что Василий никогда раньше не видел корпус подводной лодки на стапеле. Насмотрелся на практике в цехах Адмиралтейского объединения и Северного машиностроительного предприятия! Просто обставленные лесами строящиеся корабли совсем другое.
Обтекаемый, эллипсовидный, высотой с пятиэтажный дом, выкрашенный ниже ватерлинии темно- зеленой необрастайкой, корпус подводной лодки у впервые увидевшего его человека, создавал тревожное чувство чего-то неземного, космического. Из-за несоответствия размеров гигантского корпуса подводной лодки и узеньких трехметровых деревянных кильблоков, на которых она стояла, Бобылева первое время не покидало ощущение, что эта громадина рухнет на него от небольшого порыва ветра или оттого, что кильблоки рассыпятся в прах не выдержав ее веса.
Василий остановился у кормовой части лодки и долго любовался мощью и совершенством винторулевой группы, изяществом четырехметровых пятилопастных бронзовых винтов и плавными линиями, напоминающих крылья самолета, стабилизаторов кормовых горизонтальных рулей.
– Ты два месяца жить на корабле собираешься? – спросили сзади. Василий обернулся. У среза воды стоял Иванченко, механически подергивая правой рукой лесу для ловли камбалы. Две из них, довольно внушительных размеров, уже прыгали среди луж по стапель-палубе. Зная о постановке в док, многие из экипажа заранее запаслись снастями. Рыбалка, с выступающего в бухту дока была отменная.
– Завод не Петровск! Отдохнуть не дадут! Пошли искать жилье на «Бирюзе», – сматывая снасти, предложил Иванченко. – Только ты переоденься, по заводу гулять в «РБ» тебе не позволят.
Василий не понял, почему сейчас надо искать жилье, так как незадолго до этого объявили, что переселение на плавказарму будет после обеда. Возражать не стал, разумно решив, что Иванченко опытнее его в этих делах. А по поводу спецодежды предупреждали. В заводе зона строгого режима только реакторный отсек. Ее как раз выгораживали на надстройке металлическими листами двое сварщиков. Мало того, перед постановкой в док, старпом распорядился выдать всем комплект немаркированной спецодежды. Переодевшись на пульте, Василий спустился на стапель. Алексей уже передал улов спустившемуся покурить коку, вымыл руки водой из бухты и, увидев вернувшегося Бобылева, не спеша, двинулся в направлении трапа соединяющего стапель-палубу с плавучим пирсом. Василий покорно пошел вслед за ним. Идти пришлось недолго. Прямо с трапа открылся вид на борт пришвартованного к противоположной стенке пирса большого, выкрашенного шаровой краской, судна.
– Туда! – Алексей показал рукой на установленный на него трап с полотнищем, на котором было написано витиеватой славянской вязью «Бирюза».
– Красивое судно! – заметил Василий.
– Не доверяй внешнему виду! Внутри такая клоака! – ответил Алексей.
Они поднялись по трапу мимо ни слова не сказавшего вахтенного, и очутились перед входом с открытой металлической дверью с задрайками, от которого в полумрак внутренних помещений вела винтовая лестница. Привыкнув к освещению, Бобылев увидел, что симметрично лестнице, по которой они шли, с противоположного борта спускается точно такая же. Перила лестниц были деревянными и украшены фигурками каких-то мифологических существ с остатками былой роскоши, потрескавшейся позолотой. На подволоке висела золоченая люстра, с несколькими уцелевшими лампочками, которые с трудом освещали холл и огромную картину в деревянной резной раме с опять же потрескавшейся и отслоившейся позолотой. Полотно закрывало кормовую переборку от подволока до самой палубы. На картине был изображен берег с высокими заснеженными горами, на фоне которого, выбрасывая колечки дыма из трубы, гордо рассекал зеленые с белыми барашками волны неспокойного моря белоснежный лайнер. По обе стороны от картины виднелись проходы, ведущие внутрь судна. Василий обратил внимание на то, что в воздухе стоит странный неприятный запах, который бывает от вещей, пролежавших многие годы на чердаке, забытых, найденных и из любопытства принесенных в теплую комнату. Запах тлена, запах старых тряпок и бумаги! Потом Василию рассказали, что «Бирюза» очень старое судно, один из первенцев советского кораблестроения. Ее заложили еще до войны, а достраивали в послевоенные годы. «Бирюза» предназначалась, для сообщения между Камчаткой и материком. На ходовых испытаниях выяснилось, что в конструкцию лайнера заложены серьезные конструктивные недостатки и поэтому, «Бирюза» может плавать только по абсолютно-спокойной воде. Так океанский лайнер стал плавучей казармой. Об истинном его предназначении по-прежнему напоминала только картина в холле. Любой сомневающийся, встав на баночку, мог рассмотреть надпись «Бирюза» на носовой части пассажирского лайнера, изображенного на картине.
Иванченко нырнул в ближайший проход, Василий поспешил за ним. Он боялся потеряться на этом большом судне. Наконец, остановились у одной из дверей. Алексей постучал. За дверью ни шороха.
– Санек! Открывай дверь! Я знаю, что ты здесь! – опять забарабанив по двери, прокричал Иванченко.
За дверью послышался скрип кровати и звук передвигаемой защелки. Дверь открылась, и в проеме показалось заспанное и опухшее лицо того, кого Иванченко называл Саньком:
