Я спросил: Тогда, может, хотите прочесть ее в переводе издательства «Пе?нгвин»? Она у меня с собой.
Он сказал: Конечно.
Я открыл рюкзак и достал перевод Магнуса Магнуссона. Исландский словарь стоил около 140 фунтов, и я сказал Сибилле, что мы не можем его себе позволить.
Я открыл перевод на той странице, где остановился. И сказал: Вот, прочтите пару страниц. И протянул ему книжку.
Он читал, перелистывая страницы и слегка прищелкивая языком. А потом вернул книгу мне.
Ты прав, это полный атас, сказал он. Надо бы заказать себе копию. Спасибо.
Я сказал: Перевод не слишком удачный, не отражает всех тонкостей исландского оригинала. Вы только представьте себе викинга, древнего воина, говорящего кому-то: «Не вмешивайтесь в беседу». По- исландски это звучит
Он спросил: Ты знаешь исландский?
Я сказал: Да нет, только начал учить. Поэтому-то мне и нужна книга Магнуссона.
Он сказал: А ты случайно не врешь?
Я сказал: Конечно, работать со словарем было бы куда как проще.
Он спросил: Так почему бы тебе не пользоваться словарем?
Я сказал: Он стоит 140 фунтов.
Он присвистнул: 140 фунтов!
Я сказал: Что вполне объяснимо, поскольку спрос на него небольшой. Исландский изучают в университете, да и то всего несколько человек. И если хочешь раздобыть какую-нибудь книжку на исландском, приходится заказывать ее в Исландии. Так что кто будет покупать этот словарь? Если бы у нас в стране возник широкий интерес к исландскому, то цена, возможно, и упала бы. Или же библиотеки могли заказать по экземпляру. Но люди редко проявляют интерес к тому, о чем никогда не слышали и ничего не знают.
Он спросил: Тогда почему у тебя вдруг возник этот интерес?
Я сказал: Просто довелось прочесть кое-что в переводе, давно, несколько лет назад. А потом добавил: Любопытный момент: согласно классической статье Хейнсворта о Гомере, любой эпический цикл должен быть отмечен особым богатством языка и широтой тематики, & однако же, в исландских сагах нас прельщает прежде всего простота и строгость повествования. Вы, конечно, можете возразить на это: «Да, но тогда получается, что Шёнберг ошибался, называя японское письмо примитивным и поверхностным. Почему же он ошибался?»
Он снова одарил меня слегка насмешливым и удивленным взглядом. И сказал:
Вот теперь я верю, что ты читал мою книгу.
Я растерялся и не знал, что ответить.
А потом сказал:
Я прочел все ваши книжки.
И он сказал: Спасибо.
А потом добавил: Нет, правда, я тебе искренне благодарен. Было страшно приятно услышать это.
Я подумал: Нет, я просто этого не вынесу.
А потом подумал: да в чем дело? Ведь я могу уйти отсюда в любой момент. Взять и просто выйти из комнаты. Мне хотелось уйти, но хотелось и остаться. И намекнуть. К примеру, упомянуть Розеттский камень и посмотреть на его реакцию. Вдруг он вспомнит?.. Но я промолчал. И думал, что же еще сказать?
А потом вдруг увидел на книжной полке «Александрию времен Птолемея» Фрэзера. И воскликнул фальшиво:
О, так у вас есть «Александрия времен Птолемея»!
Он сказал:
Не следовало бы покупать, но просто не мог удержаться.
Я не стал спрашивать, кто рассказал ему об этой книге. Ведь наверняка кто-то должен был сказать ему, какой это замечательный научный труд и что ни один интеллигентный дом не может без него обойтись.
Я сказал:
О, это совершенно потрясающая книга.
Он заметил:
Да, наверное, но только мне она не слишком пригодилась. А известно ли тебе, что была такая древнегреческая трагедия о Боге и Моисее? Там она есть, но на греческом.
Я спросил:
Хотите, чтобы я прочел вам ее?
Он протянул:
О-о-о...
А потом добавил:
А почему бы, собственно, и нет?
Я взял с полки том II и начал читать с того места, где Бог говорит: «Протяни свою длань», причем все написано ямбом, и по мере чтения переводил. А потом поднял на него глаза и увидел, что он одновременно изумлен и скучает.
Я сказал:
Ну, надеюсь, вам ясна общая тенденция.
Он спросил: Сколько тебе лет?
Я ответил, что одиннадцать. И еще сказал, что в прочитанном мной отрывке не было ничего сложного. И что любой изучавший греческий на протяжении нескольких месяцев вполне может прочитать, а лично я владею греческим вот уже несколько лет.
Он пробормотал: Бог ты мой!..
Я сказал, что в этом нет ничего особенного и что Дж С. Милл начал учить греческий в возрасте трех лет.
Он спросил: А сколько было тебе?
Я ответил: Четыре.
Он снова пробормотал: Господи Боже мой!.. А потом заметил:
Извини, я не хотел тебя смущать. Просто у меня самого есть дети.
Я смотрел на «Александрию времен Птолемея» и думал, что на это сказать. И не придумал ничего лучшего, чем спросить: А чему вы пытались их научить? И он не ответил, а просто сказал, что дети у него самые обычные, среднего уровня развития и что до сих пор с удовольствием смотрят «Улицу Сезам». В книгу был вложен листок бумаги. Я спросил: А это что?
Он сказал: А ты не узнаешь?
И я подумал: Так он знает!
А потом подумал: Но как он может это знать?
И спросил: Узнаю?..
Он сказал: Это из «Илиады». Я думал, ты сразу узнаешь. Кто-то мне дал.
Я сказал: Ах, ну да, конечно.
А потом добавил: Так вы это прочли?
Он ответил: Просто не было времени добраться.
А потом добавил: На подсознательном уровне это напоминает латынь.
Латынь? спросил я.
Он сказал: Еще в школе мы целый год изучали латынь, но я часто сбегал с уроков и курил под навесом для велосипедов.
Я заметил, что многие вещи стоит прочесть именно по-латыни, но почему-то принято думать, что оценить их может человек не моложе пятнадцати лет. Вы, наверное, разбирали в школе тексты?
