«капитуляцию старого образа правления. С тех пор его нет. Он не существует как государственный порядок».
Враги царя торжествовали. Друзья царя (за редким исключением) ликовали. Ибо те и другие были убеждены, что реформы спасут и Россию, и монархию.
Опечален лишь сам государь. Преданнейшему из друзей Д. Ф. Треневу он писал с сожалением: «Да, России даруется конституция. Не много нас было, которые боролись против нее. Однако поддержки в этой борьбе ниоткуда не пришло, всякий день от нас отворачивалось все большее количество людей, и в конце концов случилось неизбежное». Царь был убежден в том, что радикальные реформы могут привести к революции.
Любая историческая аналогия условна, тем более, если речь идет о событиях и людях разных стран и эпох. Тем не менее, читая сочинение Стефана Цвейга «Мария Антуанетта», нельзя не удивиться сходству не только в судьбах, но и в характерах французской королевской четы Людовика XVI и Марии Антуанетты и четы российской императорской – Николая II и Александры Федоровны. И не только (и не столько) поражают общие детали их биографий, факты, свидетельствующие о странном влиянии царственных жен на правивших великими державами мужей; причины появления всевластных фаворитов, не обладавших в глазах народа и малыми достоинствами, вызывавших ненависть, провоцирующую бунты и революции…
Куда интереснее и полезнее попытаться вместе с талантливым писателем-психологом разобраться в причинах взлета и падения людей «ординарного характера»(а именно так определил Цвейг жанр своего произведения), какими, безусловно, были обе правившие своими странами в предреволюционные эпохи супружеские пары.
После страшной гибели обеих супружеских пар в мировой историографии не было недостатка ни в огульном их охаивании, ни в безоговорочном и истеричном прославлении. Обе четы незаслуженно объявляли злодеями, чудовищами, палачами своего народа, предателями интересов своих стран. И так же чрезмерно возвеличивали.
«Психологическая правда как всегда находится где-то посередине», – пишет С. Цвейг. Ни императорская семья Романовых, ни королевская – Бурбонов не представляла собой ни союза двух святых, ни «союза жестокой бездарности с распутной девкой». «Эти образы выдуманы реализмом и революцией», – замечает мудрый Цвейг. Это были ординарные характеры, а вовсе не герои своего времени.
Однако История, – пишет С. Цвейг, – это великий демиург, вовсе не нуждается в героическом характере главного действующего лица разворачиваемой ею потрясающей драмы. Чтобы возникла трагическая напряженность, недостаточно только одной исключительной личности, должно быть еще несоответствие человека своей судьбе. Ситуация может стать драматической, когда выдающийся человек, герой, гений вступает в конфликт с окружающим миром, оказавшимся слишком узким, слишком враждебным тем задачам, которые этот человек в состоянии рушить.
Однако трагическая ситуация возникает и в тех случаях, когда ничем не примечательный или даже слабый характер оказывается в чрезвычайных условиях, когда личная ответственность подавляет, уничтожает его, и, пожалуй, по-человечески, эта форма трагического представляется наиболее волнующей. Средний характер по природе своей предназначен к мирному укладу жизни, он не хочет, он совсем не нуждается в большой напряженности, он предпочел бы жить спокойно в тени, в безветрии, при самом умеренном накале судьбы. Он не стремится к исторической ответственности, напротив, бежит ее, он не ищет страданий, они сами находят его, не внутренние, внешние силы побуждают его быть более значимым, чем это присуще ему.
Говоря словами Цвейга, жизнь не только Людовика XVI и «королевы рококо» Марии Антуанетты, но и «последних Романовых» является «убедительным примером того, как часто может судьба взять в оборот такого среднего человека, как может она грубой силой заставить его оказаться выше своей посредственности».
Это уже речь не о жизни наших героев, а о их смерти. Цвейг показывает, пишет известный литературовед В. Адмони в эссе «Необыкновенная обыкновенность», предваряющем публикацию журнального варианта книги С. Цвейга, что Мария Антуанетта, лишившись короны и приближающаяся к гибели, «становится подлинной королевой». При этом писатель опирается на свидетельства очевидцев, на судебные протоколы и особенно… на рисунок Давида, запечатлевший Марию Антуанетту в тот момент, когда ее вели на казнь. Однако не меньше свидетельств того, сколь мужественно, достойно, «царственно» вел себя другой человек «ординарного характера» в аналогичной ситуации, – Николай Александрович Романов – после отречения, в ссылке, в момент убийства…
Драма невыдающейся личности (при этом прекрасного, чистого человека), возведенной на вершину, трагедия ординарного характера в неординарной ситуации…
Ни Бурбоны, ни Романовы не были палачами, не были и бездарностями. «Даже Конвенту, их обвинителю, очень трудно было объявить этого «беднягу» (Людовика XVI) тираном и злодеем; ни грамма коварства нет ни в одном из них и, что обычно для большинства заурядных характеров, нет никакой черствости, никакой жестокости, нет ни честолюбия, ни грубого тщеславия». Вспомним эмоции Николая II в момент отречения: не равнодушие к судьбе России видится в них, а лишь печальное и отстраненное равнодушие к своей судьбе венценосца.
Ординарные личности и не могли внутренне измениться, не смогли трагически возвышенной эпохе противопоставить такую же возвышенность сердца: пожалуй, знали, как следует умереть достойно, но ярко, героически жить – они не смогли. Каждого, в конце концов, настигает его судьба, хозяином которой ему не дано быть.
В любом поражении есть смысл и вина. Гете мудро определил их в отношении Марии Антуанетты и Людовика XVI:
В полном смысле слова относится «формула Гете» и к последним Романовым…
Более ста лет не стихают споры о Николае П. Сложилась огромная историография. Написаны десятки романов, сняты фильмы. Личность последнего российского императора по-прежнему привлекает внимание. Как человек он имел немало достоинств. Император обладал незаурядной памятью: обходясь даже без секретаря, помнил «движение документов» по департаментам, внимательно изучал все документы, необходимые для принятия государственного управляющего решения; свободно владел французским, английским и немецким, причем английским так хорошо, что разыграл однажды профессора Оксфордского университета, выдав себя за англичанина; прекрасно ездил верхом, грациозно танцевал, был отличным стрелком.
По примеру многих образованных людей своего времени, он вел дневник, куда скупо и объективно заносил краткие сведения о прожитом дне, об официальных встречах, как бы для истории, для архива. Дневнику Николая Романова недоставало живости языка его писем (сохранилось их немало и они дают представление не только о скрытой в дневниках от постороннего взгляда эмоциональности монарха, но и о хорошем владении им русским литературным языком, определенных литературных способностях), и он стал подлинной золотой жилой для его недоброжелателей. В молодости будущий император еще и на коньках катался, играл в мяч, мог провести время за живой беседой в ресторане, в гостях, слушал оркестр народных инструментов с балалайками. Очень любил театр – особенно оперу, балет. Бывал не только на спектаклях, но и на генеральных репетициях. Причем ему, естественно, и в голову не приходило как-то вмешиваться в художественный процесс, ибо бывал он там исключительно как благодарный зритель.
Вслед за отцом, Александром III, Николай II особенно любил музыку П. И. Чайковского. Сам участвовал в спектаклях на английском, немецком, французском языках (современникам запомнилось его участие в «Венецианском купце»). Из опер более всего любил оперы «Евгений Онегин» и «Борис Годунов». Рассматривался даже вопрос о его участии в небольшой роли в спектакле «Евгений Онегин».
Разумеется, все это было во времена юности, когда Николай Александрович был лишь цесаревичем. Но любовь к музыке, театру осталась на всю жизнь. Так, иногда он слушал свою любимую оперу «Пиковая дама» даже… по телефону, не выходя из дворца, просто позвонив в театр, на сцену. Он любил и чисто мужские дела – охоту, спорт. Любил армию и гордился званием полковника русской армии, пожалованным ему еще отцом. Сам себе «следующего звания» не присвоил. Непритязательность в быту, умение переносить физические трудности снискали ему любовь и уважение товарищей по Лейб-гвардии Конному
