слово и дело. Однако если судьба приводила выпускников на государственную службу, а так чаще всего и происходило, то работоспособность, четкость, ответственность, честолюбие – становились их как бы клановыми чертами. Был, конечно же, честолюбив и Коковцов, но это было то чиновничье честолюбие, которое не в ущерб Отечеству, а только во благо. Не на себя «тянули одеяло», а на Россию. Понимая, что в этом случае и им тепло будет… Притом был горд и самолюбив. Коковцов, например, отказался от придворных званий, отказался и от субсидии в 200–300 тыс. рублей – отступного при увольнении с поста премьера (Витте, к слову сказать, сам попросил). Строго запрещал подчиненным какие бы то ни было праздничные подношения…
Нетрудно предположить, основываясь лишь на сопоставлении исторических фактов и вне зависимости от оценок современников, что был Коковцов человеком морально чистоплотным, истинно православным. В этом отношении он сторонился чиновничьих склок, придворных интриг, сторонился «секретов» МВД того времени, полиции, стремился сокращать субсидии на агентурные службы. Можно сказать, что моральная чистоплотность – один из истоков его склонности к компромиссам: он не был сторонником крайних воззрений, экстремизма в чем бы то ни было. Можно было бы предположить, что по личной склонности он был противником ультрадворянской реакции, но и свое несогласие с этой линией выражал крайне сдержанно. Он знал о непримиримой позиции Николая II в отношении проектов народного представительства, тем не менее поддерживал (даже в феврале 1905 г.) это предложение, мотивируя свою платформу тем, что без этого трудно будет получить заграничный займ, так необходимый в ходе русско- японской войны.
Он, казалось, хорошо понимал, что нужно делать, чтобы сбалансировать экономическое, финансовое положение страны, переживавшей в 1905–1906 гг. не лучшее время. Однако пробивать нужные решения через преграды непрофессионализма, амбициозности, клановых интересов было чрезвычайно трудно. Коковцов пытался на заседании I Государственной думы получить полномочия для новых займов, – его проводили криками «В отставку!». Он представил на II Государственную думу смету доходов и расходов на 1907 г., однако не смог доказать депутатам целесообразность своей финансовой стратегии.
Но вот что интересно: первые две Думы мешали ему, ломали ритм финансовой стратегии, задерживали намечаемые им реформы, он не любил их, считая «революционными гадюшниками», но был убежденным противником их роспуска. Понимал: демократические институты в России в одночасье не создашь, российских демократов еще нужно долго воспитывать и образовывать.
Какое-то взаимопонимание у него возникло с III Думой, хотя полной идиллии и здесь не было… Он, как и Витте, и Столыпин, не устраивал ни правых, ни левых. Это было естественно, ибо его умеренно- консервативный курс в сфере финансов по сути дела продолжал линию Петра Аркадьевича: вначале успокоение, потом – устроение, затем – реформа.
Интересно, что для думцев он был продолжением Столыпина, но для Николая II Коковцов со Столыпиным не ассоциировался. Коковцов в силу ряда своих человеческих черт (при всем честолюбии и гордости) не способен был кого бы то ни было «заслонять», но личностью был без сомнения крупной. И то, что Николай II (чье самолюбие, должно быть, было не раз уязвлено в процессе общения с жестким Столыпиным) не увидел в мягком Коковцове продолжателя Петра Аркадьевича, пошло России во благо.
Поддержка государя, хотя бы на первых порах, была крайне необходима Коковцову, ибо его назначение было воспринято весьма неблагожелательно при дворе и в руководстве правых партий. Однако его поддержали столпы промышленности и торговли, а П. Н. Милюков, позднее нередко критиковавший его, призвал думцев до времени воздержаться от критики Коковцова, считая, что у того есть программа, и ему нужно дать возможность попытаться ее реализовать… Крайне правые же начали атаку сразу: их не устраивали ни его репутация сторонника представительного строя, ни его стремление урегулировать национальные отношения. Они презрительно называли его «другом евреев, сторонником финнов», приятелем либералов и «умников».
Однако первое же выступление в Думе разочаровало либералов и вызвало снисходительную улыбку правых: новый глава правительства заверил в своей верности курсу Столыпина по коренным вопросам, в том числе и в области национальных отношений. Другое дело, что и у «коренных» позиций столыпинской политики было более чем достаточно противников…
Спокойным, трезвым, взвешенным политиком показал себя Владимир Николаевич с первых же шагов. Несмотря на сопротивление скептиков, считавшим безнадежным делом восстановление флота после Цусимы, он энергично проводит военно-морскую программу.
Он помогает проведению в Думе закона о страховании рабочих, включая больничные кассы, содействует утверждению закона о волостном земстве, об укреплении земских и городских финансов, о стабилизации расходов на народные школы. Это было непросто, поскольку его противники предлагали увеличить расходы не на школы, а на полицию. При всей своей нелюбви к сыску, жандармерии, Коковцов понимал необходимость их существования для защиты не только от крайне правых, но и от ультралевых. Но это, считал он, расходы сегодняшнего дня, расходы же на школы – проблема, от решения которой зависело будущее нации. Конечно, он был прав. Тем более что, как известно, никакие расходы на полицию не могли остановить революцию, тут вступают на историческую арену факторы объективные… Но и расходы на школы, к сожалению, мало способствовали изменению ситуации. Не суждено было Коковцову повернуть развитие российской истории в сторону от революции.
Однако это – в будущем. В тот же момент, когда ему были доверены бразды правления, именно осторожность, взвешенность главы правительства позволили в значительной мере стабилизировать политическую и экономическую ситуацию в России. Он обладал замечательным для государственного деятеля качеством – его ум, рассудок всегда, или почти всегда, побеждали его личные симпатии или антипатии. Государственные интересы – превыше личных амбиций и интуиции… Так, он не был сторонником столыпинской аграрной реформы, скептически относился к идее хуторов и отрубов, но выступал и против радикальных проектов отчуждения земли у помещиков. Не вправо, но уж и никоим образом – не влево!
Вряд ли его воззрения можно было назвать либеральными, как это делали некоторые его современники, скорее – центристскими. Но, как уж повелось на Руси, – именно центристские позиции ее лидеров, наиболее для нее подходящие, встречали почти всегда наиболее яростную критику, прежде всего – в правительстве, на верху, и, что особенно печально, ибо формировало общественное мнение, – в прессе… Не будем забывать, говоря о трудности позиции Коковцова, и о том, что Николаю II далеко не всегда хватало здравого смысла, чтобы переступить через свое самолюбие (это труднее, чем перешагнуть через самолюбие премьер-министра, но на то ты и государь, чтобы легких путей не искать…), и, скажем, в отношении к Думе и вообще демократическим изменениям в обществе остаться на центристских позициях. Конечно, Дума была далека от совершенства как институт управления, институт власти. Но и закрытие ее, к чему Николай II постоянно стремился в те годы, – не выход… Так считал Коковцов, но в отношении к Думе он был вынужден руководствоваться указаниями царя. Однако и с ним спорил, защищая ту же Думу, даже грозя отставкой.
Осторожность и взвешенность были характерны для него и при решении проблем взаимоотношений промышленников и трудящихся, ему как-то удавалось и здесь сохранять определенный баланс: уступая предпринимателям, не под их давлением, а, заботясь об интересах экономики России, он уступал и требованиям рабочих, но не из страха перед бунтом, а руководствуясь интересами их социальной защищенности, опять же в интересах России. Но Россия начала XX века была страной, где такой баланс долго сохранять было невозможно… Понимал ли это Владимир Николаевич, строгий аналитик, рассматривающий каждую проблему, ситуацию с разных точек зрения, с учетом всех объективных и субъективных факторов? Трудно сказать… Но, возможно, предвидел, что игнорирование интересов растущей массы пролетариев рано или поздно приведет к взрыву, способному уничтожить ту Россию, которую он любил. И пытался предотвратить этот взрыв. Даже в 1904 г., вопреки установке Николая II, Коковцов провел жесткую кампанию против всесильного министра внутренних дел В. К. Плеве, отстаивая независимость от МВД фабричной инспекции, сохраняя ее при Министерстве финансов. Передача инспекции в руки жандармов, требовавших от инспекторов доносов на рабочих, могла бы, по мнению Коковцова, привести к революционному взрыву. В канун 9 января он, после долгих сомнений, выступил с призывом к петербургским промышленникам спокойно и беспристрастно изучить требования рабочих и хотя бы частично удовлетворить их. Его не услышали.
Лишь после 9 января была образована специальная комиссия по выработке мероприятий по «рабочему
