куриная печенка. Но я всегда трахаюсь с резинкой. Так что извини, детка, не от меня надуло.
– А помнишь, был у нас легкий перепихон, – заговорила Лина с нарочитым цинизмом, чтобы наверняка уничтожить и себя, и Влада, и то, что она принимала за любовь, – и резинка порвалась? Так что надуло от тебя.
– Что, с одного раза?.. Ну сделай аборт, – предложил Влад. – Может, тебе денег дать?
– Я знала, что не надо было сюда приходить. Забей на это дело. Считай, разговора не было.
Лина повернулась и ушла. Не стала лифта дожидаться, спустилась по лестнице. Ах, если бы этого разговора действительно не было!
Она поехала на Ордынку – посоветоваться с Лидией Григорьевной. Та всегда была ей рада.
– Я беременна, – объявила Лина, когда Асташова, расставив на столе «дитмар-эльяшевичей», как Лина стала в шутку называть сервиз Розенталь, налила ей чаю.
– Что ты будешь делать? – спросила Лидия Григорьева.
– Рожать. Я уже решила, да и поздно аборт делать. Но это будет вариант без отца. Как у бабушки Октябрины.
– А твоя мать как к этому отнеслась? – осторожно поинтересовалась Асташова. – Или она еще не знает?
– Вы схватили самую суть, – улыбнулась Лина. – Я хотела ей не говорить, пока незаметно, но она случайно узнала. Справку из консультации нашла.
– И как?
– Поедом ест, – вздохнула Лина. – Я хочу сюда переехать, но, думала, пусть мальчики еще поживут до срока. А теперь, боюсь, придется им сказать, чтоб съезжали как можно скорее.
– Линочка, – заговорила Лидия Григорьевна после долгого молчания, – а зачем тебе их прогонять? Переезжай ко мне.
Лина задумалась, но потом решительно покачала головой.
– Нет, это невозможно. Как вы себе это представляете? У меня же Митя! И Галюся. Если я ее там оставлю, Нелька из нее всю кровь выпьет. Да и не могу я без Галюси. Она меня вырастила, теперь с Митькой помогает. Мне же нельзя его поднимать, он уже здоровущий! И возни с ним много, а мне работать надо.
– Я понимаю, – кивнула Асташова, – но я не вижу, в чем проблема. Переезжайте все вместе. Всем места хватит.
– Нет, вы не понимаете. Митя уже большой, он ходит, всюду лазает, он вам всех «дитмар-эльяшевичей» переколотит.
– Думаешь, мне «дитмар-эльяшевичи» дороже живого мальчика? Я завещание написала, хочу квартиру оставить тебе, а коллекцию – государству. Но я думала, уж после меня, да, видно, придется сейчас отдать.
– А что ваш сын говорит? Он знает? – спросила Лина.
Она до сих пор так и не решилась пересказать Асташовой свой разговор с ее сыном во дворе.
– Знает. Он мне звонит. Подняться уже не может, но звонит.
– И что говорит? Я его во дворе встретила. Еще в апреле дело было, не хотела вас огорчать. Он грозил вас освидетельствовать и признать недееспособной.
– Да, он мне самой так и сказал по телефону. Надеюсь, ты его отбрила?
– Да отбрить-то отбрила, но надо что-то думать. У меня есть хороший адвокат, надо с ним посоветоваться.
– Вот и давай этим займемся. Он дорого берет? – спросила Лидия Григорьевна.
– Что вы, даже не думайте, я сама заплачу! – всплеснула руками Лина. – Вообще-то у папы с ним договор, он все оплачивает, и мои нужды тоже.
На дворе был уже совсем вечер, но Лина набрала номер Понизовского.
– Здравствуйте, Павел Михайлович, это Лина Полонская. Извините, если поздно.
– Ну что вы, Лина, время детское. Случилось что-нибудь?
– Наша соседка, то есть прабабушкина соседка, – уточнила Лина, – хочет завещать мне свою квартиру, а ее сын грозится объявить ее сумасшедшей. Вы можете помочь?
– Так сразу даже не скажу. Мне надо поговорить с вашей соседкой. Она может прийти на консультацию?
– Нет, она старенькая, а тут лестницы крутые. Сто лет обещают наружный лифт поставить, и все никак.
– Хорошо, подождите минутку, я посмотрю, нет ли окна в ближайшее время. Это ведь срочно, как я понимаю?
– Считайте, как у зубного. С острой болью без очереди.
В трубке наступило молчание, потом вернулся голос Понизовского:
– В ближайшую среду, в девять утра. Устроит?
Была пятница.
– Конечно, устроит!
В тот же вечер, когда Лина призналась Асташовой, она поговорила и со своими жильцами. Они проявили понимание, хотя и пожалели, что лишаются такой прекрасной квартиры. Лина разрешила им пожить до февраля, когда ей рожать, но они пообещали съехать пораньше, к Новому году. Ей же надо все устроить, мебель купить.
Понизовский пришел, как и обещал, в среду к девяти. Лина дожидалась его во дворе, сама открыла калитку и подъезд, чтобы он не возился с кодами.
– У нас тут лестницы крутые, – снова предупредила она.
– Ничего, меня еще не возят в коляске, – бодро откликнулся Понизовский.
Они поднялись на пятый этаж, Понизовский внимательно прочитал завещание Асташовой.
– Вы сами решили свою проблему, – улыбнулся он. – Завещали коллекцию государству. Ваш сын не сможет объявить вас недееспособной. Завещание можно оспорить только в целом, а государство ему не даст: оно заинтересовано в коллекции. Кстати, коллекция впечатляет. Особенно Моне.
– Но я хочу отдать коллекцию уже сейчас, – сказала Лидия Григорьевна.
– Это сути дела не меняет. Я свяжусь с нужными людьми, к вам придет оценщик, все опишет, потом коллекцию перевезут. До вашей кончины… Извините, что приходится об этом упоминать, дай вам бог долгих лет…
– Ой, не надо! – отмахнулась Лидия Григорьевна. – Мне девяносто пять, хватит уже.
– Нельзя торопить смерть, – покачал головой Понизовский. – Помните, как Высоцкий пел? «В гости к богу не бывает опозданий». Так вот, до вашей кончины коллекция будет считаться вашей собственностью, только храниться в другом месте. Проще было бы оформить дарственную, но раз у вас такой сын… Словом, я обо всем позабочусь.
Его заставили выпить чаю, рассказали историю Моне. Затем адвокат откланялся.
– Если ваш сын будет, как теперь говорят, «возникать», позвоните мне.
И он оставил Асташовой визитную карточку.
Лина ушла вместе с ним.
– Сколько я вам должна?
Понизовский лукаво улыбнулся ей.
– У нас уже сложилась добрая традиция вешать эти счета на вашего отца. Извините, что вмешиваюсь не в свое дело, но… он знает о вашем состоянии?
– Да, я уже сказала, что сделаю его дедом. А что, уже так заметно?
– Почти незаметно, но я догадался. Просто не хотелось невольно вас подставить в разговоре с ним. Давайте я вас подвезу, я на машине.
– Да я сама… – начала было Лина, но он и слушать не стал.
– Вам нужно беречь себя. Если я правильно понял, вы собираетесь сюда переехать?
– Да. Меня мать уже задолбала, извините мой французский. А Лидия Григорьевна предложила у нее пожить, пока прабабушкина квартира не освободится.
