– Как это? – удивилась я странности Дусиного заявления. – Ты, случайно, не сошла с ума, красавица моя распрекрасная?
Она и, правда, была вся не своя. Щёки её полыхали жарким румянцем, в глазах тревожно мерцал странный очень блеск, на губах блуждала смутная, совершенно незнакомая мне полуулыбка.
– В меня молния попала, я посреди молнии была, понимаешь? Вот, ну понюхай, – горячим шёпотом говорила она, давая мне рукав своей кофты. – Пахнет гарью?
Её шёпот звучал резко, почти требовательно, она, видно, и мысли не могла допустить, что я с ней в чём-то не соглашусь. Она даже достала из кармана очки, протёрла их рукавом и решительно водрузила на нос, как будто если она меня не разглядит – всю, до последней чёрточки, то и не всё расслышит из моих слов.
Она теперь была вся внимание, как будто от моего ответа зависела её дальнейшая судьба. Я могла ответить резко или демонстративно скучающим тоном, каким обычно дают понять, что собеседник мелет полную чепуху, ну ещё с каким-либо этаким жестом. Но я честно сдержала раздражение и даже ничуть не улыбнулась – жалостливо или там снисходительно.
Она продолжала всё так же, выжидающе, смотреть на меня. И я сказала, хотя и несколько утомлённо, но зато хорошо поставленным голосом и без тени какой-либо усмешки:
– Пахнет. Действительно гарь. Ну, так что это было?
Дуся тяжело и обречённо вздохнула.
– Нет, ты меня не понимаешь.
– Вполне, – согласилась я.
– Я же вижу, – настойчиво твердила она, – ты не дооцениваешь моего рассказа.
– Дуся, очень даже дооцениваю. Как тебе доказать? – завелась теперь уже и я.
– Я хочу, чтобы ты признала это чудом, – серьёзно сказала она.
Я призадумалась, но совсем ненадолго, потом, отчаянно стараясь быть искренней и потрясённой, но всё же чуть пафосно, сказала – таинственным полушёпотом и глядя прямо, не отрываясь, в её по-кошачьи горящие боевым задором зрачки:
– Признаю.
– Повтори, – подозрительно сказала она.
– Зачем?
– А может, мне послышалось.
– Ладно, повторяю: я признаю это чудом, – точно так же, но ещё более серьёзно сказала я, теперь уже выдерживая без особых усилий её пристальный испытующий взгляд. – Так что это было? Подействовало.
Дуся вся как-то разом встрепенулась и начала вдохновенно и обстоятельно рассказывать:
– А вот, шла я в церковь, хотя бы к причастию успеть. А тут вдруг сразу гроза. Откуда только взялась? Молния в меня так и жахнула. Страсть!
– А как же ты жива осталась? – спрашиваю уже с испугом – день чудес, ей-богу!
– А я на одну ногу встала. А вторую поджала, как цапля, вот так вот… – Она встала на одну ногу и едва удержала равновесие. – Ток скрозь меня и не пошёл.
– А куда ж он отправился? – спросила я, думая про себя, что рано как будто расслабилась – приключения, похоже, ещё не закончились.
Дуся широко распахнула свои огромные антрацитовые глаза и сказала с некоторой обидой:
– А пошёл вокруг. – И она показала как – широко разведя руками.
– Понятно.
Дуся облегчённо вздохнула и бегло оглядела мою побитую наружность.
– С тобой-то что? Собака покусала? Это Лидькина, что ли, сучка?
Я кратко рассказала, что и как.
Она в ужасе всплеснула руками, со всхлипом заплакала и быстро потащила меня к дому. Мы устроились на приступке в сенях. Дальше иди я отказалась – дом у неё в чистоте стерильной содержится, а я вся с ног до головы перепачкана.
– Дусь, посмотри-ка, что у меня там? – спросила я, поворачиваясь к ней спиной.
– Ой, ёй. Синё всё кругом!
– Крови нет?
– Не видать.
– Тогда ладно, давай тогда ногу по-настоящему перевяжем.
– У меня есть влажные салфетки.
И она принялась вытирать кровь с моей ноги.
– Лексея мазь, тут дала одна, хорошо боль снимает. Давай тебе вот хоть намажем… Ой-ё-ёй…
– Давай, – сказала я морщась.
Она стала осторожно втирать приятно пахнущую мазь в кожу вокруг ушибов и ссадин.
– Подожди минутку, скоро подействует. Боли не будет. – сказала она срывающимся шёпотом.
– Хорошо бы, а то как-то надоела уже эта китайская пытка.
– Вот и Лексей так говорил, когда ему ранку перевязывали.
– Что… говорил? – спросила я.
– Что его как пилой пилит всё время.
– Пилой?
– Ну да, пилой. Он, знаешь, как пилу называл?
– Интересно, как, – сказала я удивлённо, мне не доводилось заставать Лёшу за шуткой.
– Что пила это ножик новорожденный.
– Почему? – засмеялась я.
– А потому что у него только-только зубки прорезались. Смешно.
– Смешно, да, очень, – улыбаясь, сказала я.
– Он и сам смеялся, – тоже улыбнулась она. – Ну как, уже не болит?
– Спасибо, Дусь, вообще боли не чувствую. Но только нужен ещё пластырь, да побольше. Видишь, марля промокает. Иначе мне не доехать до Москвы.
– Куда ты в таком состоянии? – ужаснулась она.
– А куда прикажешь? Кто мне здесь помощь подаст? Ради меня скорую со станции вызывать не будут, да и, к тому же, сегодня воскресенье.
Она промолчала.
– То-то же, – сказала я, морщась от боли.
– Ой, ёй… И ноги все побиты! – тихо заплакала Дуся. – Только мази больше нет. Куда с такими ногами…
– Пустяки. Они же ходят, это главное.
– А синё всё. А кровишша хлещет. На вот ещё полотенце!
– Да это ничего, я просто неловко повернулась. Когда сижу спокойно, то почти не течёт.
Она посмотрела на меня с ужасом и сказала:
– А как вся кровь выйдет да здесь помрёшь?
– Глупости. Я не за тем сюда приехала и пешком почти двадцать километров шла по грозе.
– Да смерть не спрашивает, кто за чем шёл! За нею посылать не надо, сама явится. Я вот в церковь шла, а угодила прямо в молнию.
– Так ведь жива осталась.
– Осталась?! Такой живой иной мёртвый позавидует. Вон вся горю. И пахнет молнией вся одёжа на мне.
Я обняла её.
– Это пройдёт, ничего страшного. Но где пластырь взять? Если рану не заклеить, кровь, похоже, не скоро остановится.
– А что толку заклеивать?
– Главное, остановить кровь хотя бы на время.
– А потом?
