Юнармия

– Не будем пререкаться, – сказал командир броне­поезда. – Передайте от моего имени рабочим, чтобы они работали по-настоящему Иначе я должен буду прибегнуть к нежелательным репрессивным мерам. Тогда уже на себя пеняйте. Подведу бронепоезд к семафору, долбану по по­селку, так от вас ничего не останется. Поняли?

Чиканов бросил вилку и застыл с раскрытым ртом.

Илья Федорович смотрел себе под ноги.

– Что они теперь с ними сделают? – прошептал Васька.

Я соскочил с карниза, на котором мы стояли, и выко­вырял из земли два обломка кирпича. Один оставил себе, другой отдал Ваське.

– Если они что с ними делать станут, смотри на ме­ня, – сказал я Ваське. – Я замахнусь, а ты за мной кидай.

– Ладно, – сказал Васька, – пусть только попробуют тронуть.

Мы опять заглянули в окно. Все, кроме командира, вскочили из-за стола и размахивали руками.

Илья Федорович и Чиканов стояли бледные, озираясь по сторонам.

– Говори, кто с красными ушел? – хрипел офицер с рыжими бакенбардами.

– Говори, хамская морда! – визжал начальник стан­ции.

Командир бронепоезда спокойно сидел в кресле и по­сасывал толстую сигару.

– Не скажешь? – снова захрипел рыжий офицер. Он откинул руку наотмашь, как будто приготовился ударить Илью Федоровича.

– Ну, ну, потише, – сказал Илья Федорович.

Рыжий размахнулся и со всей силой стукнул его кула­ком в висок.

В эту минуту мы с Васькой почти разом замахнулись и пустили в окно по кирпичу. Раз! Два! Что-то звякнуло, загремело, и свет в комнате потух.

Мимо нас проскочили какие-то люди. Они кричали и грозили револьверами. Пригнувшись к земле, мы прошмыг­нули по Железнодорожной улице до первого переулка.

Когда мы подошли к дому, Васька перевел дыхание и сказал упавшим голосом:

– Что теперь с отцом будет? Застрелят его!

Совсем поздно, когда мы уже укладывались спать, Васькин отец пришел к нам и рассказал, чем кончился его разговор с офицером.

– Кто-то, – рассказывал он, – запустил в окно кирпи­чом. И такой тарарам пошел, что представить нельзя. Со­мов кричит «Бомба!» Кто-то из офицеров с перепугу ре­вольвер выхватил и давай палить в потолок. Наконец сообразили – из другой комнаты свечу принесли. Видят – на полу валяются две кирпичины. Поуспокоились немнож­ко. «Вот сволочь какая, – говорит командир. – Это ваша работа, наверно. Ну, что ж, идите. Мы за вами понаблю­даем. Выудим кого надо. А если не выудим, поговорим с вами иначе».

Когда Илья Федорович ушел, мы легли спать. Долго ворочался в постели мой отец. Я видел, как он в темноте вставал, подходил к печке и курил. Мать тяжело вздыхала. Я знал, она тоже не спит.

А мне все мерещился командир бронепоезда, его при­пухлое желтое лицо, его трясущаяся рука, в которой он держал бокал с вином. Я вспоминал, как Сомов, уткнувшись носом в тарелку, ехидно говорил Илье Федоровичу: «Давно ли перестал пить?»

От злобы я натягивал до самых ушей одеяло и накры­вал голову подушкой.

Отец мой все еще шагал по комнате и курил. Сизый дым кружился над его головой и тянулся длинными струй­ками в печку.

Глава IX У НАС ЕСТЬ КРАСНОАРМЕЕЦ

Утром, чуть свет, к нам в окно забарабанил Васька.

Я наскоро умылся, схватил краюху хлеба и выскочил на крыльцо.

– Гришка, я теперь ни черта не боюсь, – сказал Васька гордо. – Ловко мы с тобой вчера кирпичом в окно запу­стили. Мы им еще не такое покажем! Я теперь каждый день буду в их квартирах стекла бить. Давай вместе бить. А?

– Подожди, – остановил я его, – как бы нам вперед по шеям не надавали. А ты дома не сказал, что это мы с то­бой вчера тарараму наделали?

– Не сказал. А что? – спросил Васька.

– Ты смотри не говори, а то нам с тобой не поздоро­вится.

– Ладно, не скажу. А только мы еще не так стукнем в окно начальнику. А Сычу я камнем глаза выбью. Теперь мы и на фронт можем уйти. И в отряд я теперь первый за­пишусь. И оружие сам пойду собирать.

– Ну как же мы с тобой оружие собирать будем? Мно­го ли мы двое наберем? Сеньки нету. Андрей уже, навер­но, в Курсавке давно. Что же это у нас за отряд? – ты да я, да мы с тобой.

Васька задумался:

– Да, это ты верно говоришь. А пойдем, брат, к Ивану Васильевичу, позовем его.

– Да что к Ивану Васильевичу? Что он понимает? Трус первой марки. Мы давно из погребов вылезли, а он до сих пор носа на улицу не показывает.