из-за того, что натворил он, — хуже наказания и не придумать, теперь Джехангир понимал это.
— Ты только посмотри, что сделали эти бессовестные братец и сестрица, — шумел Йезад, — девятилетний ребенок вынужден брать взятки, в коррупции участвовать!
— Не надо преувеличивать, — возражала Роксана. — Плохие мальчишки предложили Джегангу деньги, а он взял, чтобы помочь семье. Вот и вся история.
— Отвратительная история. И у нее только одно объяснение. Коррупция, которая поразила всю страну, угнездилась в твоей собственной семье, благодаря бесстыдным махинациям и предательству Джала и Куми. Ты понимаешь, какой они подают пример? Что ж удивительного, что и Джехангла принял взятку?
— А ты понимаешь, какую городишь чушь? Наш сын взял деньги не на жвачку или на мороженое для себя. Взял, чтобы помочь родителям прокормить семью, чтобы купить лекарства для дедушки.
— Значит, во всем виноват я. Раз не могу столько зарабатывать, чтобы дом превратился в клинику- люкс для твоего отца.
— Я этого не говорила!
Тогда Йезад начал рассуждать, что, если бы десять лет назад знал, что ждет семью, не отказался бы от своей канадской мечты. Не отказался бы от новых попыток, в конце концов, этот чиновник-расист не смог бы навсегда перекрыть ему кислород. И сейчас все они счастливо жили бы себе в Торонто, дыша чистым воздухом Скалистых гор, а не ядовитыми испарениями этого умирающего города, прогнившего от мерзости, грязи и коррупции.
А Роксана спросила, не думает ли он, будто в Канаде живут одни святые. И, насколько ей известно, Скалистые горы пока находятся в Альберте — если только правительство за ночь не перетащило их в Онтарио.
Оговорка смутила Йезада.
— Хорошо, — сказал он, — ставлю тебе пятерку по географии и больше не хочу говорить на эту тему. Хочу выйти на балкон, побыть немного в тишине и в покое. Чуть не забыл — у нас больше нет балкона, мы же превратили его в хибару.
— Ну зачем говорить гадости, — взмолилась Роксана. — Почему надо обзывать хибарой навес, который так нравится детям?
— Посмотри получше: вонючая старая пластмассовая скатерть от щедрот Вили. Пройдись по трущобам, и убедишься, что там все строится из пластмассы. Конечно, хибара, а что еще?
— Называй как угодно, у меня нет времени на споры. Мне еще надо сходить на рынок, купить картошку, приготовить обед.
— А раньше чем ты занималась?
— Бальными танцами! А ты как думал? Папу надо было обтереть губкой — знаешь, сколько времени уходит на это? И сменить ему простыни — я не хочу, чтобы ты жаловался на запах.
— Все равно воняет. Он безостановочно портит воздух. Чем это ты его кормишь?
— Тем же, чем тебя. Просто у него желудок хуже работает. Состаришься — узнаешь.
— Сглазить хочешь?
— При чем тут сглаз? Ты что, не стареешь? Мурад! Джехангир! Садитесь за уроки. И чтобы домашние задание было выполнено к моему возвращению!
Йезад следил с балкона, как Роксана с кошелкой в руках выходит из парадного. Он провожал ее взглядом, совсем как она по утрам, когда он шел на работу в те времена, когда они еще махали друг другу на прощанье. Роксана ступила на дорогу, и он чуть не закричал: осторожно, машины!
Роксана увидела машины и отступила на край тротуара. У Йезада вырвался вздох облегчения. Она дождалась паузы в движении и перебежала улицу. Заторопилась по другой стороне неровным шагом смертельно усталого человека. На нее было больно смотреть. Отсюда, с балкона, так хорошо было видно, как ссутулились ее плечи. Его любимая Роксана. Бремя жизни постепенно стирает ее красоту, а он бессилен и ничем не может помочь жене. Почему, ну почему, если его душа полна любви к ней, с его языка срываются слова, исполненные раздражения и враждебности, стоит им оказаться вместе?
Шло время, он стоял на балконе, наблюдая, как облака принимают вечерние цвета. Заходящее солнце обвело их края медными каемками. Он смотрел на хаос телевизионных кабелей и радиоантенн, электрических и телефонных проводов, исчеркавших небо. Таким и должно быть небо над городом, олицетворяющим хаос, думал он. Дикая путаница проводов, протянутых между домами, переброшенных через улицы, нелепыми петлями свисающих с деревьев, пьяно взбирающихся на крыши, — дикая путаница, в сети которой бьется квартал.
— Мне утка нужна, — донесся из комнаты голос Наримана.
Йезад оторвался от перил, на которые облокачивался, повернул голову. Вороны с карканьем взмыли в опутанное сетями небо. Он подождал. Нариман позвал опять.
Как быть? Это не его дело — он же ясно изложил свою позицию Роксане, и уж на этом-то он должен настоять… В любом случае, она скоро вернется.
Сумерки наполнились птицами, устраивающимися на ночлег, и летучими мышами, приветствующими темноту. Он смотрел, как они носятся среди проводов.
— Пожалуйста, мне очень нужна утка.
Слова бессмысленно плавали по комнате. На балкон робко выглянул Джехангир.
— Папа, дедушка хочет пи-пи.
— Слышу. Сейчас мама придет.
Нариман звал все громче:
— Утку, я больше не могу…
Его голос то смолкал, то снова взывал о помощи.
…Роксана услышала мольбу, открывая дверь.
— Вы что, оглохли все? Бедный папа просит утку!
— И что я должен сделать? — спросил Йезад.
— Утку ему подать. Что! Не в крикет же играть с ним, — огрызнулась Роксана, наклоняясь за уткой.
Йезад покачал головой:
— Я не прошу тебя о помощи! Но папе помочь, когда меня нет, ты мог бы?
Йезад снова покачал головой:
— Я с самого начала сказал и детей предупредил: не касаться судна и утки!
— В чем дело? Я все держу в абсолютной чистоте!
Роксана посоветовала мужу вспомнить, чему учил Ганди: «Нет ничего благородней, чем служение слабым, дряхлым и несчастным».
Он ответил, что Ганди тут ни при чем, поскольку ничего из его учения в Индии так и не сработало.
— Отдал Пакистан и создал проблемы для страны.
— Выступаешь как религиозный фанатик из Раштрия Севак Сангха, стараешься опорочить человека святой жизни. Вместо того чтобы поднимать шум из — за утки, радовался бы тому, что наши дети учатся понимать, что такое старость и сострадание. Это подготовит их к жизни, научит быть хорошими людьми.
— Пусть они сначала научатся радоваться жизни, получать удовольствие от своего возраста. У них еще будет время узнать, что такое немощи и смерть.
— Такие вещи не откладывают на потом. Добро надо делать каждый день — как Дейзи на своей скрипке играет каждый день. Пусть научатся добру, тогда и счастье у них будет. А когда немощными и старыми будем мы с тобой, они не отвернутся от нас.
Йезад выразил надежду, что они никогда не взвалят такое тяжкое бремя на своих детей. Он все силы приложит, чтобы устроить их жизнь, чтобы они не остались в старости без гроша.
КАРКАЮТ ВОРОНЫ, на другой стороне улицы вопит попугай, под окнами распевают разносчики, завтрак почти готов. Мурад вышел из ванной и одевается в маленькой комнате. Но Джехангир отказывается открыть глаза.
Отец потряс его за плечо, предупреждая, что он в школу опоздает.
