медленно выходил из воды, раздвигая волну выпуклым плечом.
Вот Он вышел на берег, остановился. Капли воды скатились по его груди, бронзовым ногам. Соскучившись по сильным движениям, он нагнулся, выворотил из песка огромный валун и попытался его поднять.
– Яша, – забеспокоилась Таня. – Вы надорветесь.
Байдаров упрямо подсунул под валун ладони. На спине, на ногах вспухли мышечные бугры, ноги по щиколотку вдавились в песок. Он рывком вскинул валун на грудь, на мгновение застыл в этой позе и толкнул валун в море. Взлетели брызги. Таня облегченно вздохнула.
– Вы никогда не позировали художникам? – спросила она.
– Вот никогда не думал об этом, – смеясь ответил Байдаров, сбрасывая с ладоней песок. – Да и не вы ли говорили мне, что я похож на шагающий экскаватор.
Таня рассмеялась.
– Это потому, что вы носите ужасный костюм. Он вам очень не идет.
– Он получил его готовым в ателье, – вставил Березкин. – Костюм шили на какого-то циркового борца.
– Не удивительно, что он сидит на вас мешком. А вы, Яша, – лукаво сказала Таня, – должны нравиться женщинам.
Байдаров отшучивался.
Он и не подозревал, что сейчас, кроме, Тани, на него внимательно смотрит еще одна женщина…
Фрейлейн Морге остановила машину метрах в двухстах от берега и отодвинула голубую шторку.
Сидевший рядом с ней Демарсе достал бинокль.
– Это они.
– Я вижу. А кто вон тот рослый мужчина?
– Один из журналистов, с которыми она приехала.
– Дайте мне бинокль.
Поставив руку на край окна кабины, она смотрела, не отрываясь несколько секунд, и промолвила задумчиво: – Вот как!
– Вы его знаете? – удивился Демарсе.
– Это мой старый знакомый… Но я не думала, что он так красив, – она продолжала смотреть на берег, в ее глазах, прикрытых черными кольцами окуляров бинокля, на какой-то миг растаяли льдинки, и она добавила тихо, как бы про себя: – Я, кажется, не жалею, что у меня не было второго патрона…
Но когда она опустила руку с биноклем, глаза ее были сухи и холодны, как всегда.
– Нужно, чтобы доктор Майкова приехала сюда одна.
– Но как это сделать?
– Это уже не ваша забота, Демарсе. Скажите, вы узнали, кто это появляется возле клиники и расспрашивает о ней шоферов такси?
– Это редактор «Рабочей газеты» .О'Патли.
– А-а, – протянула фрейлейн Морге. – Значит после разговора с доктором он решил заинтересоваться нашими делами… Займитесь им сегодня же, Демарсе, – позвоню шефу полиции, он вам поможет.
– Вы считаете, что я один не справлюсь?
– У вас грубые, однообразные приемы, Демарсе. – считаю, что с редактором «Рабочей газеты» нужно поступить не так, как с доктором из портовой больницы. Иначе это вызовет подозрение.
Фрейлейн Морге еще раз посмотрела на берег. В ее глазах снова появилось непонятное Демарсе выражение, – на него она так не смотрела никогда.
Задернув шторку, она развернула машину.
О'Патли начинает действовать
Окна подвального этажа типографии «Рабочей газеты» уходили вниз, в землю. Из них несло запахом типографской краски, слышалось мягкое хлопанье старенькой печатной машины и шуршание газетной бумаги. Над подвальным этажом, в небольших полутемных комнатках разместилась редакция.
О'Патли ворчал над корректурной полосой, исчерканной квадратами и крестами полицейской цензуры; приписал в конце несколько слов, поставил жирную точку и сломал карандаш. Он поискал глазами перочинный нож, махнул рукой и бросил карандаш на стол.
Этой точкой и заканчивалась его работа в редакции.
Писать ему, вероятно, не придется долго.
О'Патли положил вытянутые руки на стол и некоторое время сидел так в глубоком раздумье. Потом достал из кармана пиджака две небольшие фотографии, и принялся их разглядывать. Отпечатки были бледные и нечеткие, и О'Патли недовольно хмурился.
– Глаза! – воскликнул он, наконец, с досадой. – Черт бы побрал эти глаза!
Откинувшись на стуле, он постучал в стенку. Послышался ответный стук, и вскоре в комнату вошел невысокий угловатый человек в джемпере с засученными рукавами. Это был Старки, заместитель редактора «Рабочей газеты», он же заведующий отделом иллюстраций, он же художник-карикатурист. Старки редко приходилось рисовать смеющиеся лица, и, вероятно, поэтому выражение его собственного лица было хмурым; возле углов рта пролегали две глубокие Складки.
О'Патли показал ему на снимки.
– Послушай, Старки. Неужели нельзя было отпечатать лучше?
– Лучше? – еще более нахмурился Старки. – Ты же сам видел свои негативы Хотел бы я посмотреть на человека, который сумеет сделать с них лучшие отпечатки.
– Да, – согласился О'Патли. – Негативы на самом деле были неважные. Но я хотел бы, в свою очередь, посмотреть на человека, который в моих условиях сумел бы сделать лучшие снимки. Мне все время мешал забор… Но теперь уже все равно. Новые делать некогда.
– Ты все-таки решил?
– Решил! Другого выхода нет. Ты остаешься за меня, Старки. Садись, потолкуем, что тебе нужно будет сделать…
Они поговорили о редакционных делах. Потом О'Патли решительно задвинул ящики стола и встал. Старки молча проводил его до дверей.
– Ну, не хмурься, дружище, – сказал О'Патли, крепко на прощание пожимая ему руку. – Будем надеяться, что все сойдет хорошо. Вообрази, что это моя обычная поездка за сбором сенсационного материала…
Оставшись один, Старки присел за стол, взял в руки карандаш, рассеянно повертел его в руках и, заметив, что он сломан, полез в карман за перочинным ножом.
– Обычная поездка, – пробурчал он, стараясь подцепить ногтем тонкое лезвие перочинного ножа. – Как бы не так! Это то же самое, как если б поехать прямо к черту в зубы…
…Когда Демарсе в сопровождении тайного агента полиции вошел в редакцию, то застал там одного Старки, чинившего карандаш.
– Главного редактора нет, – ответил Старки, с удовольствием разглядывая тонкое аккуратно отточенное острие карандаша. – Он, не говорит нам, куда уезжает. В поисках хорошего материала наш редактор иногда забирается довольно далекой..
О'Патли дошел до кинотеатра «Олимпия» и удивленно свистнул. Лицо его выразило беспокойство. Место, где еще вчера висела афиша человека-трансформатора, сейчас было заклеено смеющейся физиономией какого-то куплетиста-юмориста. О'Патли вошел в ограду кинотеатра и отыскал дверь с надписью «Посторонним вход воспрещен!» В полутемном коридоре воздух был пропитан запахом киноклея, к которому примешивался запах пота.
Бубнил рояль, и высокий мужской голос что-то напевал визгливым речитативом, очевидно, это репетировал новый куплетист.
Постучав в первую попавшуюся дверь, О'Патли приоткрыл ее и смущенно попятился.
