деле захвачен идеей всеобщего примирения. А ее важность переоценить трудно.
К сожалению, Ганди для Индии — всего лишь один из этапов.
На самом деле они им уже недовольны. Народ доволен. Но интеллектуалы явно от него отдалились. Они вкусили плодов Европы.
Европейская цивилизация — тоже религия. И никто не может перед ней устоять.
Сейчас самая модная вещь в Бенаресе — это кино.
Через двадцать лет они про свой Ганг и думать забудут![25]
Раньше цивилизация белых не выглядела соблазнительной ни для одного народа. Почти все народы могут обойтись без удобств. Но обойтись без развлечений? Кино и фонограф, и еще поезд — вот настоящие миссионеры с Запада.
Отцы иезуиты в Калькутте не преуспели с обращением в свою веру. У них в высших слоях общества нет и восьмой доли христиан. Но все обращаются в европеизацию, в европейскую культуру и даже становятся коммунистами!
Молодежь интересуется только Америкой и Россией. Другие страны годятся лишь для развлекательных поездок, это страны без своего кредо.
Они говорят, что вся европейская наука происходит от них (алгебра и пр.), и стоит им взяться за дело, как они сделают вдесятеро больше открытий, чем мы.
Не надо торопиться судить о школьнике, пока он за партой. Там он не такой, как на самом деле. А индусы восемь веков пробыли под властью иноземцев.
Я убежден, что когда индусы пробудут у власти десяток лет, система каст исчезнет.[26] Она продержалась три тысячелетия. Она будет сметена. Но это перестановка, которую люди у себя дома делают сами, а иностранец этого сделать не может.
Расовые предрассудки в Индии трудно не заметить. Индусы не выносят белых. Когда они нас видят, у них даже лицо меняется. Раньше, наверно, все было наоборот.
В Америке живет пара десятков народностей, но все равно есть на свете национальность «американец», и это что-то даже более зримое, чем многие несмешанные народы.
Есть даже национальность «парижанин».
А уж индус — тем более. Ганди совершенно прав, когда доказывает, что Индия едина, и только белые видят в ней тысячу народностей.
Они видят тысячу народностей потому, что не нашли ядра индусской индивидуальности.
Я тоже, скорей всего, не нашел, но я точно чувствую, что оно существует.
Дикарь в Китае
Китайцы — прирожденные ремесленники.
Китайцы выдумали все, что можно выдумать, если любишь мастерить.
Тележку, печатный станок, граверное искусство, порох, взрыватель, воздушного змея, счетчики в такси, водяную мельницу, антропометрию, иглотерапию, циркуляцию крови, возможно, компас и еще много чего.
Китайская письменность кажется языком предпринимателей, набором знаков, необходимых в мастерской.
Китаец — ремесленник, причем сноровистый. У него пальцы виолончелиста.
Не имея сноровки, нельзя быть китайцем, ничего не выйдет.
Даже для того, чтобы есть по-китайски двумя палочками, нужно приноровиться. Китайцы могли бы изобрести вилку — до этого додумались сотни народов — и есть вилкой. Но пользоваться инструментом, который не требует ни малейшей ловкости, им претит.
В Китае не существует понятия unskilled worker.[27]
Казалось бы, что может быть проще, чем продавать газеты на улице?
В Европе продавец газет — романтический горластый парнишка, который орет-надрывается во всю глотку: «Матэн! Энтран!{75} Четвертый выпуск!» и кидается вам под ноги.
В Китае продавец газет — эксперт. Он изучает улицу, по которой будет двигаться, смотрит, где сосредоточены люди, потом, приставив руку ко рту, словно рупор, направляет голос то — в сторону окна, то — вон к той группе людей слева, в общем, куда понадобится, и нисколько не спешит.
К чему надрывать глотку или выкрикивать что-то в ту сторону, где все равно никого нет?
В Китае нет ничего, что не требует сноровки.
Вежливость у них — не просто проявление утонченности, в той или иной мере зависящее от вкусов и оценок каждого человека.
Хронометр — тоже не просто проявление утонченности, зависящее от вкусов каждого. Это произведение искусства, на которое потрачены годы труда.
Даже китайский бандит — это бандит квалифицированный. У него своя методика. Он сделался бандитом не оттого, что зол на общество. Он никогда не убивает бесцельно. Ему интересна не смерть людей, а выкуп. Он наносит им только необходимый вред: отрезает палец за пальцем и посылает семье с требованием денег и сдержанными угрозами.
С другой стороны, хитрость в Китае никак не связана со злом: она повсюду.
Добродетель — это то, что «наилучшим образом организовано».
Возьмем, к примеру, носильщиков — ремесло, к которому зачастую относятся с презрением.
Во всем мире носильщики наваливают себе на голову, на спину и на плечи что только могут уволочь. Интеллект не блещет под их тюками. Чего нет, того нет!
Китайцы разложили ремесло носильщика в последовательность точнейших операций. Больше всего китайцу нравится продуманное равновесие. В шкафу у них один ящик уравновешивается тремя или два — семью. Когда китайцу нужно перенести какую-нибудь мебель, он делит ее так, чтобы часть, которая выдается вперед, уравновесила ту, что свисает сзади. Даже кусок мяса они носят на веревочке. Все, что нужно нести, привязывается к толстому бамбуковому стволу, который опирается на плечо. Часто можно увидеть с одной стороны ствола огромный кипящий котел или дымящуюся печку, а с другой — коробки и тарелки или дремлющего ребенка. Легко себе представить, какая сноровка тут требуется. Такое можно встретить по всему Дальнему Востоку.
Скромники, точно в нору забрались, какие-то придушенные, взгляд — словно у сыщика, на ногах, по обыкновению, войлочные туфли, которые донашивают до дыр, руки они прячут в рукава, словно иезуиты, и хотя невинность тут шита белыми нитками, их ничем не удивишь.
Лицо как из желатина, и вдруг желатина как не бывало, а под ним обнаруживается крысиная торопливость.
И что-то еще пьяное и дряблое; они как будто отделены от мира пленкой.
Китайцы не желтые, они — бледные, лунные, словно от малокровия.
В театре мужчины поют голосами кастратов под аккомпанемент скрипки, которая звучит им под стать.
Язык из односложных слов, причем самых коротких, и это считается уже длинновато.
Умеренны, а если выпьют, немного грустные, расслабленные и улыбчивые.
У китайца глаза, нос, уши и руки маленькие, а все равно его существо их не заполняет. Он прячется глубоко внутри. И не ради концентрации. Нет, у китайца сама душа вогнутая.
Движения живые, неразмашистые, но и не резкие. Никакой нарочитости, украшательства. Они обожают петарды, разбрасывают их, дай только повод, отрывистый резкий щелчок петарды — за которым ничего не следует, никакого эха — им нравится (как и звук погремушек, которые женщины в Китае носят на
